Завтра,  действительно, оказалось лучше, чем вчера. Теплоход лениво скользил по узкому каналу мимо жёлто-зелёных берегов, оставив туман позади.

Удивляла пустынность берегов: ни домов, ни коров, ни рыбаков... Только изредка нам навстречу плыли катера и теплоходы, как бы оправдывая своим появлением наличие этого самого канала.

А из глубин сумрачного сознания выползло классическое: «Я взглянул окрест меня, — и душа моя страданиями человечества уязвленна стала».

В приличном обществе не принято говорить о здоровье, политике и вере. А об истории можно?

Наша родная история, вообще, вещь относительная, субъективная, условная, загадочная, мифическая — "страна с непредсказуемым прошлым".

Мифы творились исходя из государственной целесообразности, которая называется политикой. Отношение к историческим событиям и их оценка зависят от того, во что мы верим и что ценим: генеральную линию правительства или жизнь и здоровье народа.

Получается, что и разговоры об истории — нежелательны...

Мифы об ударных стройках социализма

Так говорил тот, кого ласково называли Бухарчик. "Начиная от расстрелов". Значит, расстрелы — не самое страшное.

Идея была гениальная: сначала всё у всех отобрать, уморить голодом, а потом за мизерный кусок еды заставить работать — бесплатно.

"Будни великих строек" протекали в основном в концлагерях, заключённые одного из которых, ДмитровЛага, и строили канал. Причём под песню на слова Бориса Корнилова, расстрелянного в 1938 году, — «Нас утро встречает прохладой».

И еще с этим каналом связаны песни из кинокомедии «Волга-Волга», которая снималась как раз здесь:

В другой песне из этого фильма есть такие слова: "Ой ты, радость молодая — невозможная". Для большинства семей в то время радость была действительно невозможной. Понимали ли — о чём пели?

Канал начали строить в 1932 году, и за неполные пять лет построено было 8 водохранилищ, 8 гидроэлектростанций и много еще чего. В мае 1937 года судоходство по каналу было открыто.

Нашла репродукцию плаката тех времён и обомлела: под мостом-каналом какие-то подозрительно несоветские иномарки изображены. Автора плаката вполне могли шлёпнуть за это.

Всю жизнь нам твердили: "Москва — порт пяти морей". А зачем он нужен в Москве? А какой ценой?

"...Если для возведения здания счастливого человечества необходимо замучить лишь ребёнка, согласишься ли ты на слезе его построить это здание?.."

Когда-то я поняла, что судьба человека во многом зависит от того, на каких книгах он был воспитан — судьба государств, получается, зависит от того, какие книги прочитали их правители. Так вот, насчет слезы ребёнка.  Ленин называл Ф.М.Достоевского "архискверным" писателем, исказившим характер русского освободительного движения, а при Сталине произведения писателя не переиздавались вообще. "Вселенская скорбь — не наше", — говорил лучший друг всех писателей.

А тот, кто устами своего героя говорил, что мир спасёт красота, в другом месте писал как раз про наших вождей: "Низкая душа, выйдя из-под гнёта, сама гнетёт".

И поскольку, по их логике, с усилением мощи государства крепнет классовая борьба, то и врагов народа становится всё больше и больше. А начальники лагерей слёзно жаловались в газету «Правда»:

И выплывают до сих пор кости неподходящего для тех нелюдей "человеческого материала" — нам в напоминание.

Недавно где-то проскочила информация, что экспедиция «Челюскина» имела главной целью проложить морскую дорогу в сторону Магадана и Колымы для перевозки заключённых. Не был ли канал частью этого плана?

Такая красота была у нас в Калязине, дома с арками, кладка на яйцах, ни одной трещины. Набережная была красоты невозможной. Была пристань, колесники ходили по маленькой Волге.

Люди у нас жили нормально, можно сказать, хорошо, каждый имел дом, 20 соток, хозяйство, у всех почти коровы были. В Кашин ездили торговать со своих подворий. Замков не вешали — ставили метлу или заступ.

Когда вода стала подниматься, торопят — съезжай, а вода-то прёт! Очень много народу от этого поумирало. На переезд деньги давали, но их не хватало. Детей-то много держали, по 5-6 человек, а переехать не на что, самоубийства были.

Никто не радовался, что будет большая Волга. Куда нам большая Волга? Зачем она нам?..

При строительстве Угличского гидроузла под водой оказалось три четверти Калязина. Навсегда ушла под воду историческая часть города, его украшение — Троицкий монастырь, один из старейших в России. Его разбирали, жгли, взрывали. "Иконы разлетались по округе", — вспоминали очевидцы

Долгое время, вплоть до сáмого затопления весной 1941 года, приходили калязинцы на бывшую городскую площадь, уже — без Никольского собора, без торговых рядов, без купеческих особняков. И одинокая колокольня прощалась с ними, прощая их…

Она-то знала, почему её не снесли: колокольню планировали использовать как парашютную вышку. Потом пришла вода.

И стоúт этот памятник геноциду русского народа как поминальная свеча на погосте.

Юрий Нагибин, много видевший фронтовик и много понимавший пожилой человек, написал в своем дневнике: "...а Калязин и колокольня мне снятся, и я плачу во сне не облегчающими слезами".

И там же: "По ночам под сводами творится странная музыка, порождаемая воем ветра".

Когда я читала его «Дневник», то подумала: вéтра ли?

Был странный момент: как только мы проплыли мимо колокольни, вдруг, откуда ни возьмись, появилась огромная стая чаек и с жалобным криком зависла над кормой...

А корабль тем временем по очень узкому каналу подходил к Угличскому шлюзу.

На горизонте, над шлюзом, вместо раздельно стоящих башен, которыми обозначены ворота шлюзов на канале имени Москвы, была видна триумфальная арка, от которой в нашу сторону плыл такой же теплоход.

И наш «Максим Горький»  остановился, пропуская его.

Теплоход оказался «Александром Пушкиным».  (Вот и говорите после этого про случайности и совпадения — именно вблизи Углича, где Александр Сергеевич не давал мне покоя.)

"Наш" народ высыпал на палубы, "их" — уже попрятался в каюты, но братание было шумным и радостным: поравнявшись друг с другом, теплоходы приветственно загудели, а их пассажиры так яростно замахали руками, как будто впервые увидели себе подобных.

Настал черёд нашего теплохода отправиться в "загон". Заплыли в бетонную камеру и встали.

По сторонам теплохода — бетонные берега, позади — высокая вода (бьеф) и та самая арка. Впереди — невысокий заборчик на фоне какой-то неясной белизны: не то небо, не то вода.

По команде СБ мы отправляемся на корму, поскольку аттракцион начинается здесь: из воды под аркой вырастают железные ворота, перекрывающие доступ воды от верхнего бьефа.

Уровень воды в камере падает, и корабль медленно опускается на дно канала. А тот маленький заборчик, впереди, превращается в здоровенный заборище, который, раскрыв свои створки, выпроваживает нас из шлюза.

"Неясная белизна" оказалась нижним бьефом — Волгой, на простор речной волны которой и выплыл теплоход.

Внезапно показавшиеся руины какого-то дворца обрадовали хоть каким-то разнообразием пейзажа. Женский голос из радиорубки, всю дорогу рассказывающий о том, мимо чего мы проплывали, прокомментировал это так:

— А сейчас слева по борту вы видите руины дворца Григорьева, воспитателя дочери императрицы Елизаветы Петровны и Разумовского. Этот дворец — дар Екатерины II.

И показалось очень символичным появление этих развалин прежней блестящей жизни: если бы здесь не было никаких руин, их надо было бы построить — как мостик к давнему сказочному прошлому, где жили-были царь с царевичем и король с королевичем.

На экране монитора теплоходного компьютера со схемой нашего маршрута медленно ползла красная точка, приближаясь к первому пункту путешествия, — до златого крыльца, на котором сидел царевич, оставалось не больше часа...