Так уж сложилось, что планировать отпуск в нашем семействе — дело бессмысленное. Вернее, планировать-то можно, причём сколько угодно и куда угодно. А в путь тронемся только по взмаху руки СБ. Когда-то песня была такая, ну почти про него — "Он сказал: «Поехали!» Он взмахнул рукой..."

В том году СБ взмахнул рукой нежданно-негаданно в середине сентября — освободить себя от дел праведных он смог только на неделю, а отдых должен был начаться через несколько дней.

Мужчина поставил задачу. Женщине остаётся пустяк — решить её.

Уехать в пожарном режиме к пальмам-баобабам можно было только туда, куда ехать не хотелось. Просидеть это время дома, "потея у плиты", не хотелось тем более.

И вот когда мозги были уже враскоряку от телефонных переговоров с турфирмами, а ненужный нам берег турецкий, казалось, не имел альтернативы, вернувшийся с работы СБ загадочно спросил:

— А не поплыть ли нам куда-нибудь на теплоходе? Мы же давно собирались...

И, не дав очухаться, продолжил:

— Я забронировал места на теплоход, маршрут: Москва-Углич-Плёс-Кострома-Ярославль.

Мозги из состояния раскоряки бросились врассыпную от ужаса. Ужасов, вообще-то, было два — водобоязнь и маловатое для меня "королевство", в котором "разгуляться негде!"

Мои взаимоотношения с водной стихией — сплошная диалектика. Рождённая под знаком Рыб, воду обожаю до полного само-забвения, причём забвение наступает и в дýше, и над раковиной с посудой. Но в давние года, будучи в пионерском лагере на юге Московской области, попали мы с подружкой в реке в воронку от бомбы. И, схватившись друг за друга (кто у кого на головах и плечах — непонятно), стали тонуть. Помню, что сквозь воду видела небо голубое. Очнулась уже на берегу.

С тех пор боюсь тó, что люблю, до обморочного состояния...

Как-то в Египте, на солёном Красном море, муж сделал последнюю попытку научить меня держаться на воде. Зайдя в море на глубину чуть выше пояса, уговорил лечь на воду, держа меня за обе руки. Потом уговорил отпустить одну руку. Ага, отпустила. На секунду. А потом двумя руками, да с длинными ногтями, так в него впиявилась, что из моря он вышел весь окровавлéнный, под сочувствующие взгляды пляжа: «Надо же, как мужик об кораллы исцарапался...»

Вторая проблема была не меньшей. "Рыбья" натура моя не выносит ни малейшего давления-подчинения-дисциплины-руководства. На теплоходе же бедная Рыба будет вынуждена жить в ограниченном пространстве, ходить по расписанию на кормежку, сидеть за одним столом с теми, кого не она выбрала, а кого ей — посадили. И не выскользнуть, и не отплыть на простор широкий, вильнув на прощанье хвостом…

У нас был уже опыт круиза с Кипра — в Израиль и Египет. Но тогда теплоход плыл по ночам, над антрацитовой гладью моря светила яркая, как Солнце, Луна, усыпляя и убаюкивая. А тут предстояло провести шесть дней, пять ночей, в железной коробке четырехэтажной...

Был только один способ сделать из минуса плюс — перечеркнуть его.

Лето в том году выдалось — хуже не придумаешь: горели торфяные болота, и в Москве с Подмосковьем дышать было нечем. Все с нетерпением ждали осенних дождей.

Прогноз погоды на неделю предстоящего путешествия осадков не обещал, и накануне отъезда, тяпнув за золотую осень и за семь футов под килем, спать легли в предвкушении светлого завтра.

"Светлое завтра" ошарашило... Раздвинув штору, за стеклом не увидела ничего. Как писал Высоцкий, — «то есть, абсолютно». Белая густая пелена, сгустки облаков, ватные хлопья, взбитые сливки, муть белая...

Теплоход отчаливал часов в пять вечера, и была надежда, что это безобразие к полудню рассосётся. Надежда рухнула, когда, высунув руку из окна, поняла, что к теперь уже серой пелене присовокупился моросящий дождик.

До Речного вокзала отвезти нас вызвался один из тех друзей СБ, с кем когда-то ползали под куполом ХХС, и по "слепой" дороге ехали мы ползком, наощупь, с зажжёнными фарами, в мерзопакостном настроении. И — задыхаясь уже не от запаха гари, а от влажной вонючей взвеси.

Мужики вычисляли необходимое количество спиртного, повышающего градус настроения при неблагоприятных погодных условиях. Получалось, что коньяка взяли мало.

Мой внутренний голос язвительно шептал: "При хорошей-то погоде всякий отдыхать сумеет! А такой подарок — он только избранным достаётся!"

Как же относительно понятие счастья! Мы как дети радовались, когда часа через полтора вдруг стали видны впереди едущие машины, а по обочинам дорог начали "проявляться" кусты с деревьями — как когда-то фотографии в кювете с проявителем, в совмещённом санузле, под красной лампочкой фонаря.

А появившееся, наконец, здание Речного вокзала и вовсе примирило нас с действительностью, несмотря на потерявшийся в тумане шпиль.

Четырёхпалубный красавец «Максим Горький»  понравился сразу. В душе кто-то дуэтом запел: "Ах, белый теплоход..."

Помахав ручками Провожатому, пошли обживать свою каюту, которой предстояло стать нашим временным домом.

Теплоход всё лето катал по Волге иностранцев, а последний рейс навигации был организован для соотечественников, каковые в количестве 180 человек, под невыносимый для меня марш «Прощание славянки», и отчаливали в мглу туманную.

На правом берегу медленно таяло ажурное прошлое самозваной власти двадцатого века, на левом — под многоэтажками микрорайона Тушино — ухмылялось самозванство века семнадцатого, порожденное той заварухой, которая приключилась в Угличе, где на следующий день планировалась первая остановка теплохода.

Каюта показалась раем лежебоке-СБ и карцером — мне. Что не помешало "откупорить вина бутылку" и немедленно выпить — за дороги, которые мы выбираем. После третьей рюмашки взгляд упал на документ под названием «Информация о внутрикорабельной жизни». Один из пунктов звучал так: "Не принято появляться в ресторане без рубашки и без обуви". В приступе истерического хохота представила голых и бóсых пассажиров, гуськом бредущих в ресторан...

До ужина еще было достаточно времени, и отправились мы знакомиться с кораблём. В результате чего, умножив количество палуб на длину корабля и удвоив результат, поняла, что при желании можно будет не только нагуляться, но и набегаться вволю.

После традиционного знакомства с командой во главе с неотразимым капитаном настроение заметно улучшилось: морской волк  внушал уверенность в непотопляемости судна.

Бары и буфеты призывно манили распахнутыми дверями и интимным полумраком, и обещанная капитаном "большая культурная внутрикорабельная программа" началась. Кофе отправились пить в буфет, мартини — в бар, заглянули в музыкальный салон, где что-то тихо наигрывал очень неплохой пианист. Вышли на пустынную палубу — ветер, холод, тьма, бр-р… И — на ужин.

При входе в ресторан по обе стороны от двери стояли шеренги девочек-официанток — белый верх, чёрный низ, — все стройные, с голливудскими улыбками, сияющими глазами. Каждую входящую пару, обволакивая своей любовью и заботой, под белы рученьки отводили на прикреплённые места.

Нас подвели к столу, за которым сидела странная пара. Он поздоровался, она — застеснялась. «Влипли», — подумала я, увидев Соседа.

Еще когда мы махали руками Провожатому, я обратила внимание на компанию, сильно похожую на "братков". Вот один из них, лет тридцати пяти, и сидел за столом рядом с молоденькой зелёненькой девочкой, которая за время трапезы не произнесла ни одного слова.

Чего я не учла в числе своих предполагаемых ужасов, так это количества и качества перемен блюд — и не только на ужин, как оказалось в дальнейшем. Врождённая стройность грозила перейти в разряд былой.

Первый вечер завершился для нас тихими звуками рояля, прогулкой по всем палубам во имя борьбы со съеденным, порцией коньяка и, опять же, надеждой на лучшее завтра...