ГлавнаяГде  бывали Что  видалиПосудная лавка O...pus'ы

По Золотому Кольцу России
Рассказы
Автопутешествия по Золотому Кольцу
Фотографии

Что есть и чего нету  в Великом Ростове

Золотое Кольцо — 2008

 
Фотоальбом  Ростов Великий и окрестности
Оглавление

Пролог

День первый

Кремль — озеро Неро

В Ростов мы собирались давно, — этот город оставался единственным «драгоценным камнем», которого не хватало в почти собранном нами ожерелье Золотого Кольца, украсившем собой древнюю нашу землю, — и внезапный государственный праздник пришёлся как нельзя кстати.

В путешествие отправились мы на поезде: участь счастливого "паразита", не обременённого и не ограниченного никакими почётными обязанностями, решил испытать на себе в этот раз СБ.



Вагон первого класса скорого поезда «Москва-Ярославль», по-домашнему уютный, был забит до отказа. Заботливая бортпроводница развозила на тележке прессу-чай-кофе-плюшки, на экранах телевизоров демонстрировалось что-то из советской киноклассики, и мы с нетерпением ожидали начала того фильма, который просто обязаны были увидеть именно сейчас.

— А где же «Иван Васильевич»? — риторически удивилась я через час.

— А его нету... — пропел СБ.

Мы оба хихикнули, ещё не зная, что эта фраза будет неоднократно звучать рефреном все дни нашего пребывания в Ростове.

А за окнами вагона, над лесами и полями, висела такая серая хмарь, что обещанные 25-градусов-тепла-без-осадков не обнадёживали, а озадачивали...

До Ростова оставалось не больше получаса, когда вместо сплошной облачности стали появляться на небе ярко-голубые проблески, по мере приближения к городу превращающиеся в ядовито-синие рваные заплатки. Небесная картинка менялась с неимоверной быстротой: на голубом полотне вскоре улеглась идеально ровными горизонтальными рядами серо-белая пена облаков — такой красоты я не видела никогда.

Ж/д станцию города Ростова назвать станцией язык не повернётся: это, скорее, полустанок с единственным зданием, за который может уцепиться взгляд, — вокзалом.

На пяточке у спуска с платформы скучали таксисты.

— Почём до «Боярского Двора» доедем? — полюбопытствовал СБ.

— Так за 60 и доедем, — вяло ответствовал один из водителей.

В нашей команде стало хорошей традицией отправляться в поездку в пожарном порядке. По причине государственного праздника внезапно образовались в стране мини-каникулы, что, с одной стороны, было хорошо, но с другой — не очень: в Ростов собрались в эти дни не только мы с СБ, и местá для нас нашлись лишь в гостинице «Боярский Двор», единственное достоинство которой — её расположение.

"Отель" находится буквально у стен Кремля, напротив кирпичной развалины, слегка прикрытой дощатым забором с рекламами ресторанов и обставленной с двух сторон лотками с сувенирами. Особенно бесстыдно смотрелся на её фоне щит с планом города.

Эта развалина в первые минуты произвела шоковое впечатление: что это за такое? Если сносимое здание, то почему до конца не снесли? Если исторический объект, то, тем более, почему в таком виде?

Шок был так силён, что не сразу сообразила, что это и есть самая знаменитая развалюха города — стыдóбище и позóрище не одного ростовского градоначальника последних тридцати лет — бывший Конюшенный двор.

Ростовский Митрополичий Конюшенный двор, единственное сооружение этого типа XVII века в России, развалили (иначе не скажешь!) в 1978 году, когда из здания, с 1830-х годов находившегося в ведомстве вооружённых сил страны, убрали военные склады.

Об исторической ценности сносимого сооружения местная власть узнала из депеши Министерства культуры, но было уже поздно — от него осталась лишь кирпичная коробка.

— А я думала, что это просто конюшня, — развела руками власть. — И вообще я на картошке была, — сообразила она и побежала умывать руки.

Республиканской власти пришлось взять объект под свою юрисдикцию и впихнуть пункт об его реставрации в федеральные планы.

С тех пор прошло тридцать лет, государство развалилось, а стены Конюшенного двора, построенного в конце XVII века митрополитом Иосафом, преемником Ионы Сысоевича, так и стоят полуразвалившимися. А очередь к умывальнику не иссякает.

Уже потом, дома, в путеводителе по Золотому Кольцу за 1978 год увидела я фотографию, где есть и то здание конца XVII века, от которого через 30 лет остались погоревшие руины, и улица со странным названием «Каменный мост» (мост действительно когда-то соединял земляные валы города), и дом, в котором теперь разместилась гостиница «Боярский Двор».

А на фотографии 1911 года (С.М.Прокудин-Горский) эти здания видны ещё лучше.

Ресепцион,  как его называли служащие нашего отеля, представлял собой каморку папы Карло, за прилавком которой стояла вылитая Мальвина: распущенные волосы — то ли небрежно, то ли сознательно — занавешивали милое личико, украшением которого были неизнурённые интеллектуальным излишеством огромные глаза.

За спиной барышни, на стене, висели несколько циферблатов часов, показывающих время в Москве, Риме, Париже и где-то ещё. По московскому времени было 12-00 — расчётный час.

— Ой! — пискнула Мальвина. — А ваш номер не готов. Погуляйте минут десять.

«Да не вопрос», — сказали мы себе и отправились в бар отеля.

Выпитый и повторенный эспрессо взбодрил и воодушевил: ну раз кофе делать умеют, то всё остальное мы переживём.

— А номер ещё не готов. Погуляйте ещё минут двадцать, — сказала нам смущённая Мальвина через пятнадцать минут.

В номере, который в конце концов оказался готов, холод стоял собачий, а амбре намекало на то, что до нас тут безо всякой регистрации на ресепционе проживала стая бездомных котов.

— А тумбочек нету, — констатировал СБ.

Всё остальное, впрочем, в номере было, включая совершенно необходимый в те дни телевизор, в котором на следующий день должны были бегать 22 бугая за одним мячиком.

Мы, конечно, сделали попытку поменять вонючий номер, но в ответ услышали:

— Ой! А другого нету...

Мальвина не шутила: рядом стояла грустная пара, приехавшая, на своё счастье, на машине, в каковой машине, как оказалось позже, и заночевавшая.

А мы, счастливчики, обладатели собачье-кошачьего номера, направились в Кремль.



Ростовский Кремль, в строгом смысле, никогда кремлём — местом проживания князей или царей — не являлся. Построен он на территории, которую издавна выбрали для себя ростовские иерархи, во второй половине XVII века в качестве резиденции митрополита Ионы III Сысоевича (правильнее сказать, Сысоича) — Владыки и властелина Ростово-Ярославской епархии.

После утверждения патриаршества в 1589 году было на Московии четыре митрополии: в Новгороде, Казани, Москве и в Ростове. Чем заслужил Ростов такое почтение — почти загадка, почти детектив...

Ростов вообще загадочный город — даже приставка к его имени, Великий,  до сих пор вызывает споры.

Сторонники многовекового титула утверждают, что так называл город Юрий Долгорукий во время своего княжения, и как аргумент приводят цитаты из многих энциклопедических словарей советского периода. Известно, однако, что Юрий, который всегда стремился занять великокняжеский киевский стол, выделенным уделом, конечно, правил, — но безо всякого консенсуса с местной общественностью, и сразу же после смерти отца, Владимира Мономаха, перенёс столицу княжества в Суздаль, подальше от Ростова.

А вот середина XIX века — совсем другое дело. К этому времени в русском обществе интерес к истории государства достиг небывалого размаха, и развалины бывшей Ростовской митрополии — этот немой укор патриотическому самосознанию — обратили на себя взоры первых местных краеведов. Движимые высокими порывами, они и напомнили читающей публике, что в Ипатьевской летописи Ростов был назван Великим. Только не уточнили, что упоминание об этом встречается в одном единственном месте и не в качестве титула, а как определение: большой.

Присвоение городу многовекового высокого титула, разумеется, помогло тогда привлечь внимание широкой общественности к проблеме восстановления из руин древнего памятника.

В Лаврентьевской летописи Ростов упоминается с 862 года, но — Ростов IX-го века, по утверждениям археологов, находился совсем в другом месте, на Сарском городище, и только в 963 году славяно-варяжское поселение переместится на нынешнюю территорию кремля, почти напротив острова, связанного с именем языческого бога Велеса.

И хоть и сидели в Ростове наместники Киева, система управления в городе долгое время была условно-договорная — сильна была местная, мерянская, община, с чем приходилось считаться даже посаженным князьям.

Во времена крещения Руси — водой, огнём и мечом — Ростов стоял, как языческий истукан, насмерть, не допуская на свою территорию агентов влияния: неоднократно прибывали на ростовскую землю христианские миссионеры-епископы, но на протяжении почти ста лет после 988 года были они в лучшем случае изгоняемы, а некоторые нашли здесь место упокоения вовсе не по своей воле.

Но после кровавой истории 1071 года, которую принято называть «Восстание волхвов», аборигены-язычники были вынуждены согласиться: против лома нет приёма — христианизация ростовской земли, о необходимости которой говорили греки из Царьграда и выходцы Киево-Печерского монастыря, совершилась.

Ростовское княжество переживало на своём веку расцвет и независимость, междоусобицы и раздробление, но что всегда отличало ростовских князей — умение выбирать друзей.

К концу XV века Ростов входит в состав Московии, а ростовская епархия, которая и раньше славилась уровнем духовного образования, — из стен Григорьевского затвора вышли просветитель Стефан Пермский и Епифаний Премудрый, первый биограф Сергия Радонежского, — стала мощным религиозно-политическим и весьма самостоятельным центром. И в 1589 году епископы Ростова получают, в числе четырёх избранных, титул митрополитов.

Именно сюда духовным главой был направлен Лжедмитрием Первым Филарет, Фёдор Никитич Романов. Именно отсюда он был доставлен в стан Лжедмитрия Второго.

Филарету было не до крепостей, а вот его преемник Варлаам стал митрополию укреплять — в 1632-1634 годах древнее ядро города было обнесено земляными валами, достигающими высоты 9 метров, крепость была окружена рвом, затем следовал ещё один вал и ещё один ров. Вот внутри этой крепости и воздвиг сосланный в 1664 году из Москвы митрополит Иона свою цитадель.

Загадочная личность этот Иона Сысоевич...

Первые годы его жизни, начиная с происхождения и отчества, у многих историков вызывают вопросы и сомнения. По преданию, Иона родился неподалёку от Ростова, в деревне, которая якобы располагалась на месте бывшего идольского — чёртова, как называли его новые миссионеры, — капища. Епископ Исайя, назначенный в Ростов в 1077 году, разрушил дубового истукана, а бывшее чёртово капище переименовал в Ангелово. Эта деревня рано или поздно просто обязана была явить народу незаурядную личность — вот якобы в 1607 году и родился тут будущий митрополит Иона Сысоевич.

В 1652 году он стал митрополитом Ростовским и Ярославским. Если учесть, что за десять лет до того, в 1643 году, он был всего лишь иноком Воскресенского монастыря в Угличе, то карьеру он сделал блестящую, что говорит о его властолюбии и гибкости. Которые, впрочем, его чуть не сгубили.

Это было время настоящего царствия патриарха Никона, душевного друга и наставника царя всея Руси Алексея Михайловича, сына Михаила, родоначальника новой династии — Романовых.

При Михаиле все бразды правления государством были в руках его отца, патриарха Филарета. Той же властью при Алексее поначалу обладал и Никон, главной идеей реформ которого было подчинение светской власти — власти духовной, Церкви. Одним из его сторонников-соратников и был наш Иона Сысоевич. Но — ровно до тех пор, пока Никон не попал в опалу к царю Алексею Михайловичу.

Всесильного Никона подвела самоуверенность: патриарх Филарет всё-таки был отцом царю Михаилу, как бы тот ни относился к его давлению.

Да и по поводу богоизбранности не договорился Никон с царём — Алексей Михайлович был абсолютно уверен, что именно его устами глаголет Господь: "... Повелением всесильного Господа нашего Иисуса писал сие письмо многогрешный царь Алексей рукою своею", — уточнял обычно Тишайший. Но, впрочем, это другая история.

В 1658 году Никон разругался с «собинным другом», царём Алексеем, и удалился в свой Новый Иерусалим, обрекши церковь на «сиротство», — на долгие восемь лет.

В 1664 году патриаршим местоблюстителем — временно исполняющим обязанности патриарха — был назначен ростовский митрополит Иона. Но не прошло и полугода, как внезапно вернувшийся Никон заставил и Иону, и всех, кто был в этот момент в московском Успенском соборе на службе, принять его благословение.

Терпение царя лопнуло — Никона ждал суд и ссылка в Ферапонтов монастырь. А Иона отделался лёгким испугом — его отослали на малую родину, в Ростов.

Вот тут-то он и развернулся во всю ширь своих амбиций — власть его не была ограничена ничем и никем. Это было золотое время и для Ростова, и для Ярославля — один за другим вырастали в пределах Ионовой епархии монастыри и храмы дивной красоты, и самым ярким и живописным архитектурным ансамблем стал ростовский Митрополичий Двор.

После смерти Ионы (1690/91 г.) царь Пётр во имя создания Империи обобрал митрополию изрядно, а просвещённая Екатерина довершила начатое им дело, но уже во имя повышения благосостояния избранных лиц этой империи.

Кафедра митрополита была переведена в губернский центр — Ярославль, Ростов стал уездным городом, а бывшая резиденция Ионы Сысоевича стала медленно разрушаться. В Красной и Белой палатах расположились склады и лавки, в высоких подклетах храмов — винные магазины и погреба, в церкви Григория Богослова устроили скотобойню…

В общем, всё как всегда: поступали даже весьма деловые предложения о сносе обветшавших зданий и постройке на их месте новых торговых рядов.

В середине XIX века начинается возрождение территории бывшей митрополии — с того момента, когда она указом Николая I была передана в духовное ведомство. Интерес, проявленный государем, подтолкнул инициативу местной общественности, начался сбор средств на восстановление Митрополичьего Двора.

И в 1883 году в Белой палате, а затем и в Княжьих теремах расположился Музей церковных древностей — тогда-то и назвали бывшую митрополию кремлём.

Новая власть Советов преобразовала музей в Государственный, потом переименовала его в краеведческий, а с 1960-х годов пребывает бывшая резиденция митрополита Ионы Сысоевича в статусе Государственного архитектурно-художественного музея-заповедника «Ростовский кремль».


Ансамбль Ростовского кремля включает в себя три когда-то независимые территории:

  • собственно Митрополичий двор,  куда из города можно войти через ворота с круглыми, цилиндрическими башнями и надвратной церковью Иоанна Богослова;
  • Соборную площадь  с самым древним сооружением в кремле — Успенским собором, звонницей и бывшим когда-то парадным входом в Митрополичий двор с надвратной церковью Воскресения;
  • Григорьевский затвор  (монастырь) — Митрополичий сад, расположенный почти вплотную к земляным валам, сохранившимся от оборонительных сооружений древнего города-крепости.

    Только вот странным образом ни древний Успенский собор, ни ионовская церковь Григория Богослова на плане, стенд с которым установлен в центре самогó кремля, не обозначены. Но об этом ниже.

    Вообще об этом условном делении кремля вполне можно догадаться, даже не заходя на его территорию, — по стенам, окружающим каждую его часть.

    Территория Соборной площади огорожена совсем невысокой кирпичной оградой, раза в три ниже стен центральной части, и крыта лемехом — осиновыми дощечками, от времени потемневшими и приобретшими перламутровый серебристый отлив.

    Никаких сооружений и башен в ограде нет, кроме Святых ворот.

    Центральная часть кремля — Митрополичий двор — обнесена настоящими крепостными стенами с бойницами подошвенного, косого и верхнего боя. По всему периметру двора, внутри крепостной стены, проложен боевой ход и расставлены оборонительные башни, которые, помимо боевых атрибутов, щедро украшены широкими окнами с резными каменными наличниками.

    А кирпичная кладка вокруг Митрополичьего сада, самая старая из кремлёвских стен, — вся в глубоких трещинах, покосившаяся, чудом каким-то не рухнувшая, с игрушечными башенками и небольшой мыленкой-баней, — действительно похожа на садовую ограду.

    И этот "город в городе" с его слегка розоватыми каменными стенами, с шатровыми и кубоватыми, крытыми тем же тёмно-серебристым лемехом, башнями, с островерхими дымниками, пиками торчащими на фоне пятиглавых церквей, создаёт полное ощущение сказки, оживших картинок из зачитанных до дыр книжек-раскладушек далёкого, но живущего в душе, детства...

    В Кремль, а вернее на Соборную площадь, Соборное Дворище, мы вошли через Святые ворота  — невысокие и скромные, с чудесной кованой решёткой и покорёженным ржавым указателем: «Успенский кафедральный собор». На плане ворота не обозначены, но изображены — в нижнем левом углу стены-ограды.

    Нынешняя Соборная площадь кремля — это лишь часть той Соборной площади города, на которой когда-то кроме собора и звонницы располагались и торговые лавки, и невысокие особняки, и прочие атрибуты городского быта.

    Невысокая стена-ограда, пристроенная к мощным стенам Митрополичьего двора то ли в XVII, то ли в XVIII веке, обняла собор со звонницей и разделила пополам бывшую площадь, сохранив её имя для обеих половин — внешнюю часть площади горожане тоже называют Соборной площадью.

    Когда-то здесь стоял деревянный храм Успения Богоматери, единственный в Северо-восточной части Руси, поскольку в этих краях процесс христианизации вызвал стойкое и длительное сопротивление.

    В 1160 году храм Успения сгорел, после чего был отстроен в камне. Великий князь Андрей Боголюбский в это время был занят обустройством своей резиденции рядом с новой столицей Руси, Владимиром, и большого внимания и материальной поддержки не оказывал — храм был расписан только в 1187 году.

    Собор перестраивался неоднократно, и самое интересное, что точной датировки последнего, нынешнего варианта — нет. Во многих источниках указывается расплывчато — XV-XVI век, в некоторых — более конкретно: 1508-1512 гг. Но логично предположить, что последние перестройки были сделаны во второй половине XVII века, во время строительства резиденции митрополита Ионы. Точно известно, что южная паперть с крыльцом пристроена именно тогда.

    Расписывали собор тоже неоднократно, только от росписей XVI, XVII и прочих веков мало что сохранилось. А вот на дверях западного портала висят личины в виде львиных голов, украшавшие когда-то древний собор XII века.

    И ещё одна уникальная находка, не встречаемая нигде в пластах XII-XIII века, обнаружена здесь археологами — площадь вокруг собора была вымощена белым камнем.

    Собор, около которого мы теперь стояли, был весь в лесах, что, с одной стороны, огорчило, а с другой — обрадовало: раз реставрируют, значит, когда-нибудь отреставрируют.

    Степень своего заблуждения мы смогли оценить, только подойдя ближе к собору.

    На паперти у южного крыльца чудом каким-то сохранилась роспись XVII века  «Успение Богородицы».  А всё крыльцо, — ступени, стены, — как после бомбёжки.

    Мы ещё не знали, что на следующий день увидим собор внутри и ужаснёмся...

    А рядом с собором стоит та самая звонница, на которой запутавшийся в верёвках Бунша сучил ножками под классику начинающего пианиста «Чижик-пыжик, где ты был?», пока его не вызволил оттуда обаятельный жулик Милославский, исполнив классику советскую — «Подмосковные вечера».

    Звонница (1682-1687) Успенского собора, колыбель знаменитых на весь мир ростовских звонов,  уникальна: её внутренняя конструкция — сплошные полости-пустóты с немногочисленными прорезями бойниц, идущими вдоль крутой и узкой лестницы внутри здания.

    Эти пустóты с бойницами да близость к озеру и создавали, говорят, мощный акустический эффект — колокольный звон разносился по округе на многие километры.

    Изначально звонница была трёхарочной, но когда по велению Ионы в 1688 году был отлит колокол «Сысой» весом в 32 тонны, то для него был пристроен ещё один пролёт.

    История создания самого большого ростовского колокола говорит, на мой взгляд, не столько о прихоти всесильного Владыки, сколько о его прихотливом музыкальном вкусе: Иону не устроил минорный строй звона, и по его велению был отлит «Сысой», тон которого обеспечил так необходимую Сысоевичу большую терцию.

    В 1930 году колокольный звон в государстве был запрещён — стране нужен был цветной металл. Избежав участи большинства церковных колоколов, не погибнув в переплавке, колокола Успенской звонницы замолчали на долгие десятилетия. За эти годы знаменитые ростовские звоны звучали в Ростове всего несколько раз — когда студия грамзаписи записывала фонограммы для исторических кинофильмов.

    Сейчас колокольный звон снова разносится по округе — и тихий благовест, и разудалый перезвон, который за немалые деньги предлагается заказать всякому желающему, невзирая на то, что с каждым ударом кóлокола стены звонницы разрушаются всё сильнее. Очевидно, деньги за колокольные концерты откладываются на восстановление древнего здания — учение Остапа Бендера всесильно, потому что оно верно.

    На звонницу мы, конечно, полезли — по крутым ступеням узкой каменной лестницы, вжимаясь в углы небольших площадок при встрече со встречным потоком. Каждое слово гулким эхом разносилось в этом каменном коридоре, и представить себе было страшно, каково было бы тут застрять в момент знаменитого ростовского колокольного звона...

    Пока я озирала сверху окрестности, — Соборную площадь, Гостиный двор вместе с церковью Спаса-на-Торгу, озеро Неро с чайками на горизонте, — СБ направился к «Сысою». Огромный колокол, казалось, только и ждал, чтобы кто-то дотронулся до его длинного языка и подтолкнул слегка, со скрипом, как триста лет назад...

    Главным, парадным входом на территорию Митрополичьего двора служили когда-то Святые вороты надвратной церкви Воскресения Христова (ок. 1670 г.) с фланкирующими (обеспечивающими круговую оборону) цилиндрическими башнями.

    Cтроительные леса на верхней части церкви и сувенирные лавки у самих ворот мешали остановить мгновение и ощутить дежа вю — в памяти настырно всплывал кадр из киноклассики, когда под песню о слёзоточивой Марусе выходило из ворот сказочного Кремля войско царя-управдома выбивать Крымского хана с Изюмского шляха.

    Церковь Воскресения Христова  — первая церковь, созданная для митрополита Ионы Сысоевича, и вообще первое культовое сооружение на территории его резиденции.

    Имя архитектора-строителя сгинуло бы в веках, не повели Иона записать в синодик (список на помин усопших душ) другой церкви, Иоанна Богослова, род некоего каменных дел мастера Петра Досаева, причём сразу после своих ближайших родственников. Эту информацию обнаружили относительно недавно, и на её основе был сделан вывод: такой чести мог удостоиться только создатель замка-резиденции.

    Досаев — не Досаев (человек с этой фамилией мог быть самым дорогим для митрополита вовсе не по причине профессиональной пригодности), но зодчий создал шедевр.

    Мы никогда не узнаем, как выглядела эта церковь (да и вообще весь Митрополичий двор) в XVII веке, после сдачи строительного объекта, но благодаря фотографиям Прокудина-Горского мы можем её увидеть такой, какой она была ровно 100 лет назад.

    Этот стиль, который стал называться «ионинским», — высокий надвратный храм с двумя круглыми башнями, фланкирующими входные ворота, — позже будет неоднократно повторён и здесь, в церкви Иоанна Богослова, и в Борисоглебском монастыре.

    До сих пор искусствоведы думают-гадают-спорят об истоках этого стиля — а ответа нету...

    Восточные напевы архитектурного стиля вполне могут объясняться далеко не русской фамилией зодчего, коим, конечно, мог быть П.Досаев. А выбор и одобрение этого стиля митрополитом Ионой тоже вполне объясним: это мог быть элементарный «ответ Чемберлену» — патриарх Никон, вольно или невольно лишивший Иону шанса стать патриархом всея Руси, в своей яростной борьбе с мусульманством совсем недавно запретил строить шатровые церкви, пришедшие из Казани, Волжской Булгарии, в XVI веке.(Как оказалось, моё замечание о неготической природе шатровых храмов на Руси вызвало удивление у некоторых читателей этого рассказа. Друзья мои, внимательно читаем нашу Историю, с самого начала, — историю взаимоотношений великих и удельных князей с ближайшими соседями-ханами. Не забываем при этом аспект религиозный — агрессивное неприятие католицизма именно в эпоху расцвета готики, после крестовых походов на Византию, в XIII веке. И вспоминаем, что в начале XVI века, когда, как считается, у нас появились первые каменные шатровые церкви (в Александровской слободе и в Коломенском), в Европе (а тем более в Италии, чьи мастера называются авторами этих церквей и где готику искать замучаешься) вовсю уже царил Ренессанс. — Greta, 2013 г.)

    Да и само возникновение этого райского места, горнего Иерусалима, не было ли своеобразным ответным ударом Никону: тот построил подмосковный Иерусалим, Иона — ростовский.

    Бывший патриарх Никон, впрочем, так и не увидел детище Ионы: в 1681 году, уже при царе Федоре Алексеевиче, ему было позволено вернуться из ссылки, и по пути в свой Новый Иерусалим он вполне мог бы заехать в Ростов, но не сбылось — в Ярославле Никон отошёл в мир иной.

    В храмы Ростовского кремля можно, конечно, войти обычным способом, с территории Митрополичьего двора, но намного интереснее пройти по крытым галереям, боевому ходу внутри стен, нежданно-негаданно попадая в высокие надвратные храмы — церковь Воскресения Христова, церковь Иоанна Богослова и церковь Спаса Преображения на Сенях.

    Этот маршрут начинается от Святых ворот церкви Воскресения, и, прежде чем отправиться гулять по стенам, мы вошли в церковь. И ахнули...

    Такого мы не видели в русских соборах никогда: в качестве алтарной преграды взмывает под купол каменная стена — фресковый иконостас.

    Храм был расписан в 1675 году ярославскими и костромскими мастерами, и их стиль был узнаваем, но вот этот каменный иконостас — поразил.

    Странной пустотой выделялись огромные участки стены с обеих сторон от Царских врат — там, где по канонам должны располагаться иконы Богоматери и Иисуса.

    На фотографии Прокудина-Горского эти икона видны...

    А из галерей на стенах кремля виды открывались один другого интереснее: и на двор митрополита с церквями и палатами, и на пруд с отражениями этих палат и церквей, и на озеро Неро с островом вдали, и на разрушенный Конюшенный двор, и на иномарки рядом с погорелыми развалинами — напротив западных ворот с надвратной церковью Иоанна Богослова...

    Эта церковь с круглыми башнями — первое, что мы увидели, подъехав к гостинице. Её "внешний" фасад с воротами обращён в сторону дороги так, что каждый, въезжающий в город по московскому тракту, мог издалека видеть этот вытянутый к небесам храм — самое красивое и изящное, самое совершенное и элегантное сооружение зодчих митрополита Ионы. Может быть, потому, что последнее.

    Роспись церкви была окончена в 1683 году, тогда-то и записал в синодик митрополит Иона род Досаевых.

    Иконостас церкви, так же как и в церкви Воскресения, — каменная расписная преграда огромной высоты, с нижней частью в виде аркады с колоннами, с широкой внутренней галереей, куда так хотелось заглянуть и куда доступ перекрыт.

    Так это выглядело сто лет назад — солея церкви.

    Но самое сильное впечатление осталось у нас от домовой церкви митрополита — церкви Спаса Преображения (1675 г.), или Спаса-на-Сенях.

    Одноглавый храм стоит высоко над уровнем земли, на сенях-погребах, и так же, как надвратные церкви Воскресения и Иоанна Богослова, сильно вытянут вверх.

    За сдержанным внешним обликом, однако, кроется, на мой взгляд, воплощённая митрополитом идея — та, которую он вместе с патриархом Никоном задумывал воплотить на государственном уровне: власть церкви превыше всего.

    Алтарная каменная преграда поднята на высокую, с золотой колоннадой, солею, куда ведут несколько ступеней. Пространство для молящихся совсем небольшое, чего не скажешь о площади солеи и алтарной части храма — это место было отведено для больших хоров и многочисленных приглашённых священников.

    А внизу, под высокой солеёй, стояли немногочисленные приближённые, задрав головы на всесильного Владыку...

    В церкви поражает всё — и высота, и яркая роспись стен, и невиданные раньше большие голосники (дырки в стенах для лучшей акустики), и фреска «Страшный суд».

    Уж, казалось бы, Микеланджело видела, — но насколько всё-таки ближе наше, русское, далёкое от мастеров Возрождения, понимание страдания и воздаяния, и как же понятно это наше вечное желание идти своим путём, не оглядываясь на Европу: ботфорты на грешниках в аду не оставляют никакого сомнения в политических пристрастиях хозяина митрополии.

    Вышли мы из церкви на гульбище, — небольшую площадку между церковью Спаса и митрополичьими покоями, — по ступеням Белой палаты спустились во Двор и пошли осматривать остальные сооружения.

    Вернее, не пошли, а остановились — перед нами было крыльцо  Красной палаты.

    Здание называется так по имени палаты, располагавшейся когда-то на втором этаже этого Путевого дворца, построенного в 1680-х годах на случай пришествия государей, — вся украшенная фресками, праздничная Красная палата  была украшением дворца.

    К XIX веку второй этаж развалился и его окончательно разобрали, разместив на первом этаже винные склады.

    В 1953 году над Ростовом пронёсся смерч такой силы, что купола соборов, говорят, сдуло в озеро, да и весь комплекс кремля потрепало изрядно. Реконструкция длилась до середины 1960-х годов, когда был восстановлен второй этаж Красной палаты и крыльцо, ставшие вскоре декорацией кинохита всех времён и народов «Иван Васильевич меняет профессию».

    И нескончаемым потоком тянулись парочки в арендованных нарядах на ступеньки крыльца, чтобы хоть несколько минут побыть Марфой Васильевной Собакиной и Иваном Васильевичем Рюриковичем...

    А я всё крутила головой, размышляя, где тут мог располагаться тот, кто был родоначальником другой династии — Романовых.

    Как известно, монах Филарет (Федор Никитич Романов) был назначен царём Дмитрием (или самозванцем Лжедмитрием) митрополитом Ростовским. То есть жил он именно здесь, в том здании, которое существовало на этой территории до начала строительства резиденции Ионы. Таким зданием вполне мог бы быть Самуилов корпус — здание было построено в XVI веке в качестве митрополичьих покоев Григорием Борисовым, который, кстати, считается главным строителем Борисоглебского монастыря.

    Никакой информации о местожительстве Филарета я не нашла, кроме фотографии начала прошлого века Прокудина-Горского. Сильно я сомневаюсь, что Филарет мог удовлетвориться такой комнатушкой: надо помнить, что те фотографии были сделаны в 1911 году, и вся та фотосессия Российской Империи была приурочена к юбилею — 1913 году.

    Последней постройкой на Митрополичьем дворе была небольшая одноглавая церковь Богоматери Одигитрии (1693 г.), возведённая уже после смерти митрополита Ионы.

    Стены расписаны намного позже в «романовском» стиле — подобные «шашечки» сохранились и в московской их усадьбе на Варварке, и в Ипатьевском монастыре; так же расписана трапезная в Троице-Сергиевой Лавре.

    А на границе Митрополичьего двора и сада, спрятанное за стенами-лабиринтами, находится загадочное здание под названием Княжьи терема, разукрашенное теми же «шашечками». Судя по тому, что терема упоминаются в летописях, это древнейший памятник кремля, как говорят, — XV век.

    Кому принадлежали и кто в них жил — неизвестно; по крайней мере, уж точно не ростовские князья, у них были другие плацдармы.

    Нырнули мы в небольшой арочный проём в стене у Садовой башни и вышли в Митрополичий сад — третью часть территории кремля.

    Когда-то здесь располагалось одно из первых просветительских учреждений — Григорьевский затвор — небольшой монастырь с учебным заведением. При строительстве резиденции митрополита территория бывшего затвора была обращена в сад, а рядом с основной стеной был построен пятиглавый храм Григория Богослова.

    А сад шумел своими фруктовыми ветвями, из-за невысокой каменной стены выглядывала голубоватая полоска озерной глади, тропинки сада были пустынны и чисты...

    Тишина... Лепота...

    Время вдруг остановилося...

    Облака по небу синю

    По над Неро разгулялися...

    Нам осталось взглянуть только на храм Григория Богослова, куда мы и направились, полные уверенности в его, как говорилось в путеводителе, "единой целостности с архитектурным ансамблем кремля".

    На дверях Храма была прибита табличка с ужасающей в данном случае надписью: «Посторонним вход строго воспрещён».

    — Однако... — подивились мы и отправились назад, в Митрополичий двор.

    По кремлю мы гуляли уже четыре часа, аппетит нагулять успели, и, наивные, решили, что нас ждут не дождутся в «Трапезной» — ресторане, расположенном на первом этаже Красных палат.

    День был, напомню, праздничный. Можно сказать, каникулярный.

    Нам навстречу вышла типичная метрдотель 1970-х — дородная, румяная, с ядовито синими веками по моде тех лет, с пергидрольным перманентом на голове — и, лучезарно улыбаясь, огорошила:

    — А у нас мест нету...

    Вышли мы из московских ворот, что под надвратной церковью Иоанна Богослова, подивились на пышное великолепие декора с остатками фресок и изразцов, и, посматривая одним глазом на ассортимент сувенирных лавок, двинулись к берегу озера Неро.

    И сувениры, и Неро, впрочем, пока нас интересовали чисто в плане мониторинга — что, где, куда. В руках была распечатанная из Инета карта с множеством кафе-ресторанов, отзывы о которых были заранее прочитаны, — путь мы держали в самый известный ростовский ресторан под названием «Славянский».

    — А у нас мест нету, — услышали мы знакомые слова от очаровательной девушки в пионерском прикиде, — белый верх, тёмный низ, — встретившей нас при входе.

    Следующим пунктом нашей программы, судя по карте, было кафе «Метро», где за стойкой пустынного зала скучала не менее очаровательная девушка.

    — Чем кормите? — спросили с надеждой мы.

    — А у нас вообще еды нету, — грустно ответила ростовчанка.

    — А где у вас в городе есть еда?

    — А вот рядом, в «Лионе».

    У гостиницы «Лионъ» при дверях стоял крепкий добрый мóлодец, который на наш вопрос "Как пройти в ресторан?" вяло заметил:

    — А здесь входа нету.

    — А где есть?

    — А за углом. Но можно и здесь пройти, через бильярдную.

    Отказываясь понимать логику вышесказанного, вошли мы в отель и повернули налево — в пустующую бильярдную, затем прошли через абсолютно безлюдный ресторанный зал и очутились в помещении, похожем на столовую.

    — Накормите? — спросили мы девушку в мини-юбке, официальное выражение лица которой не оставляло сомнений, что обратились мы к ресторанному начальству.

    — Да. Только в другом зале.

    — В том, который пустой? — уточнили мы на всякий случай.

    — Да, садитесь там, я сейчас распоряжусь.

    Сели мы в пустом зале, официантка приняла у нас заказ, через минуту принесла тарелку с хлебом и удалилась.

    Через несколько минут — так же, как и мы, через неправильный вход — вошла в зал ещё одна пара голодных туристов и, не успев задать вопрос, получила в ответ от проходящей мимо официантки:

    — А у нас ничего уже нету.

    — А мы? — спросили мы, обалдевшие, ту же официантку, когда она прошла обратно мимо нас.

    — А вам дадим, — озадачила официантка королевским своим подарком.

    — Ё-моё... — сказали мы себе. — Город Зеро.

    Пока мы ждали заказ, по-сиротски отщипывая хлеб, несколько раз в зал заходили компании страждущих, которые, видя в абсолютно пустом зале скучающую пару, принимали нас за сотрудников данного заведения и задавали один и тот же вопрос:

    — А что у вас можно поесть?

    — А у нас ничего уже нету, — со скорбными лицами цитировали мы местных официанток.

    Ждать заказа пришлось долго и мы развлекали входящих как могли — я решила пройтись по залу, когда вошедшая компания спросила:

    — А где у вас сесть можно?

    — Вон там СБ сидит, вы к нему обратитесь, он посадит.

    В конце концов чем-то нас там накормили, правда, не помню, вкусно или нет.

    И пошли мы на берег озера Неро...

    Кучка людей, выстроившаяся у небольшого мостика, оказалась очередью на последний в этот день рейс прогулочного катера «Заря», который как раз в это время медленно подползал к берегу по киселеобразной синей глади озера.

    Загрузивши до отказа небольшой закрытый салон, утлое судёнышко поплелось вдоль берега.

    Летали чайки за кормой, блестели купола кремлёвских церквей, далёкими силуэтами высились по обеим сторонам от кремля соборы монастырей. А на другом берегу над узкой полоской лесов и полей белой свечкой торчала среди редких деревенских домов колокольня (1772-1779 гг.) села Поречье, то ли по недосмотру Синода, то ли вследствие благоволения к селу, принадлежащему когда-то всесильному Ионе Сысоевичу, превышающая по высоте (94 м) колокольню Ивана Великого (81 м).

    Хотя... Колокольня в Троице-Сергиевой Лавре, построенная тоже в 1770-х годах, тоже выше Ивана Великого. Правда, в Лавре считают, что их колокольня — самая высокая в России (88 м). Не поймёшь этот Синод однако...

    Экскурсовод Ирина завораживающим голосом рассказывала были и небыли о Неро:

    — Озеро наше древнее, образовалось после таяния ледника, и вот уже три тысячи лет располагается в нóнешних границах. Именно этим возрастом и датируют археологи многочисленные находки...

    «Никакая» скорость катера объяснялась просто: глубина озера небольшая, максимум 3 метра, а в акватории катера — 60 сантиметров. Зато ниже залегает мощный — от 15 до 40 метров — слой сапропеля, корм малька, которого не позволено травмировать серьёзным судоходством.

    — У Ростова в озеро Неро впадает двадцать речек, — продолжала Ирина, — а вытекает одна, Вёкса, которая вскоре сливается с рекой Устье и дальше уже течет как Которосль, приток Волги...

    Катерок подплывал к небольшому, поросшему камышом, зелёному острову, и салон катера ахнул: стая орущих чаек серебристой тучей накрыла островок, смерчем клубясь у его берега и извергая из этого клубка одну-две отщепенки, которые с визгом кидались в сторону катера.

    Этот остров — ещё одно загадочное ростовское место.

    Оно даже не совсем остров — это бывшая скала, считавшаяся в языческие времена священной, сакральной, и посвящена она была Велесу, от поклонения которому никак не могли избавить христианские миссионеры местное население.

    Крещение ростовчан, кстати, происходило тоже здесь, в озере: людей толпами загоняли в воду, делили на группы, и между этими людскими островками плавали на лодках священники, крестя новообращённых новыми именами — имя давалось одно на группу.

    Было только семь часов вечера, когда катер подплыл к берегу. Солнце светило вовсю, день не торопился заканчиваться, у причала стояла компания, которая с удовольствием отдала бы деньги шкиперу, согласись он покатать их по озеру.

    Ирина о чём-то переговорила с ним и грустно ответила ожидающим:

    — Рейсов больше не будет: водитель устал.

    — Повезло нам, однако, что он перед нашим приходом ещё не был уставшим, — радовались мы, гуляя по берегу.

    Прогулявшись, мы опять оголодали и решили снова завернуть в ресторан «Славянский». На этот раз нас встречали только что не с хлебом-солью — местá в ресторане были.

    Сели мы за столик, огляделись — и застыли в изумлении: было ощущение, будто тот самый Шурик забросил нас в конец 1960-х, когда на улицах Москвы походкой от бедра рассекали серую толпу ударников соцтруда девушки с пучками на голове в минимальных до невозможности юбках и с остекленевшим взором в очах.

    Вот такие девушки, в красных мини-юбках, с сонным выражением очень милых лиц, дефилировали по залу ресторана.

    В «Славянском» нам понравилось всё — и девушки, и медовуха, и полумрак, и вкусная еда. И, заказав столик на завтра, отправились мы гулять по вечернему Ростову.

    Эти предзакатные часы у озера я не забуду никогда...

    Несколько пар с фотоаппаратами, так же как мы, застывали на берегу соляными столбами, да пару раз аборигены лениво окликнули нас из-под наклонённых к воде ветвей, предлагая покатать на лодках.

    Окружённые розовыми облаками, будто вставленные в зеркальную прорезь, лодки одиноко стояли у берега.

    — Перламутровое Неро ловит облаком закат, — промолвил вдруг СБ...

    А мы всё шли и шли в сторону Спасо-Яковлевского монастыря, градом Китежем опрокинувшегося в серо-розовую полосатость озера.

    Шли, пока не поняли, что солнце не обгоним — оно укатывалось всё дальше от озера, даря нам фантастические небесные слайды — на прощание с этим днём...

    В Ростов обязательно нужно приезжать с ночёвкой: к вечеру город вымирает абсолютно — изредка лишь проносятся по пустым улицам иномарки, аккуратненько объезжая ошалевших от творческого экстаза туристов с фотоаппаратами, выстраивающих композицию кадра, невзирая на правила уличного движения.

    Но никакие фотокадры не передадут волшебство сказочной крепости-замка, в которую превращается кремль на закате!

    Его стены, утром палевого цвета, к вечеру становятся розовыми; тёмно-серые днём лемеховые купола башен загораются серебристым цветом; звёзды и кресты на куполах соборов золотятся высоко под облаками...

    Розовые облака висели над розовыми башнями московских ворот кремля, когда мы шли по московскому тракту, прямому, как стрела, в гостиницу «Боярский Двор».

    Полуживые доползли мы до кофейни и, оттягивая до последнего момент возвращения в свой кошачий номер, с удовольствием перебирали в памяти день прошедший и планировали день завтрашний...