| ||||||
| ||||||
| Центру Подготовки Канаролюбов (ЦПК) посвящаю |
Пролог |
Вообще-то мы в Грецию собирались — точнее, на Корфу — и уже были готовы бронировать отель. И вдруг... Сидим мы как-то с СБ в любимой "козявочной", роллами балуемся, про Корфу разговариваем. Взглянул на меня хитро СБ и произнёс: — Я вот чего думаю: до Греции мы с тобой и через пять лет долетим, е.б.ж., а вот 7 часов лёту вряд ли осилим. — Это ты к чему? — поперхнулась я васаби. — А не полететь ли нам на Канарские острова?! И засвистели, как пули у виска, мгновения, отматывая назад годы и десятилетия... |
"Не думай о секундах свысока", — пел за кадром вечно молодой Кобзон, а на экране самый красивый
кино-тракторист Советского Союза в полном одиночестве, во вражеском стане, отмечал день Советской Армии картошкой в мундире. Дело было в середине 70-х, когда улицы действительно вымирали во время показа очередной серии фильма про разведчика Максима Исаева, уроженца славного города Мурома. И тогда страна узнала в лицо автора романа о мгновениях
весны 1945 года Юлиана Семёнова, который явно испытывал удивление от свалившейся на него славы и с удовольствием не вылезал из телевизора. Семёнов в ту пору со страстью кладоискателя и патриотическим подъёмом искал пропавшую во время войны «Янтарную комнату» из Екатерининского дворца, много об этом писал, говорил и, как он говорил, — действовал. Так вот, однажды глубоким вечером на экране телевизора появляется Юлиан Семёнов и начинает рассказывать о проделанной работе по поиску местонахождения пропажи — куда ходил, с кем виделся, что ему кто сказал, куда намекнул поехать. Из
всех банально-знакомых словосочетаний вылавливаю незнакомое, сказанное со скорбным лицом: — ... и я полетел на Канарские острова. «Где это?» — индифферентно думаю я, одной рукой чертя дипломный плакат, а другой тряся погремушкой перед носом будущего сотрудника турфирмы. А Семёнов продолжает рассказывать о трудностях поиска: приехал он на эти острова, ни шиша не нашёл того, кого искал, вернулся, понял, что его обманули и не к тому направили, разозлился и: — ... я снова полетел на Канарские острова. И опять что-то у него не заладилось: нужный человек не то съехал, не то помер, и через некоторое время, вернувшись на Родину, Семёнов понимает, что нужно перекопать остров самостоятельно, а для этого: — ... я опять полетел на Канарские острова. Молодая мамаша оторвалась от ватмана, обалдевши: «Мученик! Мотается черт-те куда без продыху!» В Испании только что переменилась власть: вновь воцарилась монархия, причём, как оказалось позднее, немало сил к воспитанию будущего короля приложил проклинаемый советской пропагандой "фашистский диктатор" Франко. С королём наше государство стало дружить, что и позволило, очевидно, избранным кладоискателям недлинной вереницей потянуться за Cиней птицей — на те самые Елисейские поля, острова Счастья, Собачьи острова, Канарские. А моё Сокровище, глазастая моя Радость, перепутавшая в день своего рождения день с ночью, шлёпала ручонкой по гремящему попугаю, разглядывая разноцветное диво, и не ведала, что через много лет именно она отправит свою маменьку в дальний край, на сказочный Остров... Была, правда, одна попытка встречи с Тенерифе, неудавшаяся. Власть на этот раз переменилась уже у нас, и Канары содрогнулись от облико морале новой волны руссо туристо. А вернувшиеся оттуда знакомые "орлы" умудрились так рассказать о Тенерифе, что я решила: ни ногой. И на долгие годы выражение "И я полетел на Канарские острова" стало у нас неким условным паролем,
определяющим характер события: не то быль — не то небыль, не то стёб — не то фантазия... Заурчала, побежала, взметнула стальные крылья могучая птица. Упали набок пригороды Москвы, и в салоне самолёта повисла напряжённая тишина. Мужчины заинтересованно следили за процессом надевания и надувания спасжилетов, каковой процесс демонстрировали бортпроводницы. Женщины, рискуя окосеть, отслеживали степень заинтересованности в этом процессе своих мужей. «Как же всё-таки легко их осчастливить, — подумала одна из жён, бросив материнский взгляд на своего ненаглядного. — Нас вот красивыми ножками не возьмёшь: нас бы кто в Консерваторию сводил...» «Вот оно, счастье! — молча радовался её муж. — Ни консерваторий, ни счетов-фактур, ни конкурентов-соратников... Солнце, песок, океан, Риоха...» «Это вряд ли!» — мысленно ответила ему та, кто давно понимала его без слов. Он думал, что летит отдыхать. Она очень хорошо его знала — знала, что через два дня ему надоест валяться на солнце и он захочет поменять дислокацию.
Но вот чего они оба не могли знать, так это то, что они две недели будут носиться по острову с выпученными глазами в поисках сокровищ, высунувши языки, как те канарские собаки. Полумрак салона и принятое российское снотворное постепенно усыпляли пассажиров. Она ещё пыталась бороться с послеобеденной дрёмой, щёлкая кнопками пульта телевизора, но тщетно: на
экране висела лишь карта Европы. Вся Европа в экран не помещалась и выглядела разлапистым островом. Ей везде теперь мерещился тот Остров, похожий на летящего дракона. Она много дней провела над картой и выучила её наизусть. Она в мечтах своих подплывала к Острову с разных сторон, гуляла по его городам, поднималась на все его холмы, она отметила крестиками все места с кладами... И вот теперь, наконец-то, шхуна «Испаньола» подплывала к берегу, в центре
Острова Сокровищ поднимался высокий холм, названный Подзорной трубой (она узнала бы его из тысяч других холмов!), а напротив лежал ещё один, небольшой круглый Остров Скелета. «Йо-хо-хо!» — радостно заорал одноногий Сильвер, а попугай на его плече
рявкнул: «Пиа-а-астры!» «Тьфу ты! Приснится же такое...» — в ужасе открыла она глаза. Понимая, что заснуть уже не сможет, она включила плеер. Там была записана любимая музыка 40-х годов прошлого века — Глен Миллер, Бинг Кросби, Оскар Питерсон. Звуки несли её по волнам памяти, и ей совсем не хотелось оттуда выныривать. Изредка она приоткрывала глаза и высвобождала ухо. За бортом самоуверенно улеглась плотная серая занавесь, из-под которой жалкими огрызками выглядывала Европа. — Летим над Женевским озером, — будто издеваясь, придушенным голосом прошептал кто-то в микрофон. «Женева... Берн... Пастор Шлаг неумело шёл на лыжах через границу... Профессор Плейшнер в ритме вальса приближался к конспиративной квартире...» — вздрогнула от воспоминаний пианистка Грэт. |
ДЕЗИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ |
|
(Из беспартийной характеристики С.Бирлица, главкомгендюрера «ИзЗаготСнабКнопкоСбыт»: |
|
... Истинный эпикуреец, преданный делу грисинга. Характер и связи, порочащие его, умело скрывает. Беспощаден к врагам ИЗСКС. Зарекомендовал себя незабываемым никем организатором...) |
С.Бирлиц устал. Устал от решения вопросов планетарного масштаба. Устал от хождения по коридорам. Устал находиться под колпаком Капюлллера. Он мечтал слушать Битлз и есть картошку в мундире. У него давно были готовы "окна" на разных границах, и когда он сделал предложение Грэт, она не стала от него отказываться. Последние дни перед отлётом проходили для Грэт под аккомпанемент её профессионального гимна: |
| "Заправлены в планшеты космические карты, И штурман уточняет в последний раз маршрут..." |
Спутниковые карты городов и схемы развязок, распечатанные из шпионской сети, были сформированы в толстенный талмуд, который, понимая его священную ценность, Грэт не позволила запаковать в чемодан, а взяла с собой в ручную кладь. — Это что за такое? — спросил Ненаглядный, он же Командор, он же С.Бирлиц, он же СБ. С.Бирлиц знал, что его Грэт не только пианистка, но и пианистка, и что слова "пароль" и "Отзыв" с некоторых пор стали звучать в её душе чаще, чем фуги Баха. Но то, что она стала двойным агентом, он ещё не знал... |