| ||||||
| ||||||
| Пролог Кремль — озеро Неро Церковь Иоанна Богослова на Ишне и Варницкий монастырь День второй — продолжениеБорисоглебский монастырь |
Борисоглебский монастырь — этот тот манок, ради которого приезжать в Ростов надо с ночёвкой, ибо приехать в Ростов и не отправиться ранним утром в одно из красивейших и загадочнейших мест Золотого Кольца — непростительная, мягко говоря, оплошность. Дорога от Варницкого монастыря до Борисоглебского пролегает средь шумного соснового леса, где поселились когда-то два пустынника — Фёдор и Павел... |
"Прииде на сию пустыню из области великаго Нова града преподобный Феодор <...> И бывшу ему в сей пустыни три лета никим же знаемым, токмо единому Богу ведущу <...> И прииде к нему брат именем Павел <...>" |
Так начинается «Повесть о Борисо-Глебском монастыре, коликих лет и како бысть его начало (еже исперва от древних старец слышахом и мало писания обретох)». А дальше начинается нескладуха. |
"Во дни благочестиваго великого князя Димитрия Ивановича всея Руси <...>" |
Почему «всея Руси», когда «во дни» Дмитрия Донского Русь ещё была раздроблена? Простим авторам-монахам незнание своей истории — в XVI веке, когда они записывали то, что «от древних старцев слышахом», князь Московский был уже «всея Руси», а что там было за двести лет до того — ну не знали монахи! И при чём тут вообще московский князь Дмитрий Донской, если история происходила на территории ростовского князя Константина? |
"<...> при Ростовском князе Константине <...>" |
Ну, хоть так! Жили себе братья (или точнее — братия) в своей пустыньке тихой отшельнической жизнью да вдруг узнали, что в Ростов с визитом приехал сам Сергий Радонежский. Дальше источники рассказывают: |
"<...> преподобные пустынники Феодор и Павел пошли в Ростов и просили князя Константина разрешить им построить в этом пустынном месте церковь и монастырь, а Преподобного Сергия просили, чтобы он благословил строительство и выбрал место, где им поставить церковь." |
И Преподобный якобы выбрал и указал. Странной кажется последовательность действий этих пустынников. Тем более если вспомнить историю обители,
которую основал сам Сергий. Читаем и думаем. «Житие и чудеса Преподобного Сергия», Епифаний Премудрый (изд. 1646 г.) |
"Стефан спустя некоторое время оставил мир и стал монахом в монастыре Покрова Святой Богородицы в Хотькове. Блаженный юноша Варфоломей, придя к нему, просил Стефана, чтобы тот отправился вместе с ним на поиски пустынного места. Стефан, повинуясь словам блаженного юноши, покинул монастырь и пошел вместе с ним. Они исходили много лесов и наконец пришли в одно пустынное место в чаще леса, где был источник воды. Братья обошли то место и полюбили его, ибо Бог направлял их." |
Свобода перемещения монаха Стефана тоже вызывает недоумение, но — читаем дальше. «Жизнеописание Преподобного Сергия», Е.Голубинский (1909 г.) |
"Место принадлежало самому князю Радонежскому Андрею Ивановичу, у которого братья и испросили, конечно, дозволения на то, чтобы сесть на нем (собственно, у отца, великого князя Ивана Даниловича, так как Андрей Иванович, родившийся в 1327 году, в то время был еще менее чем 10-летним ребенком)." |
«Житие и чудеса Преподобного Сергия», Епифаний Премудрый |
"Помолившись, они начали своими руками рубить лес и на своих плечах приносили бревна на выбранное место. Сначала братья сделали себе хижину для ночлега, с чуланом, и устроили над ней крышу, потом построили келлию, огородили место для небольшой церковки и срубили ее. <...> братья взяли благословение на освящение церкви у епископа. Из города от Митрополита Феогноста приехали священники <...> Церковь была освящена во имя Святой Троицы <...>" |
То есть, сначала братья обратились за разрешением к князю расположиться на его земле, потом построили церковь, а затем просили священника её освятить. Братья же Фёдор и Павел пошли другим путём: явились на княжескую землю без спроса, жили себе там несколько лет безо всякой церкви, и вдруг, узнав, что в Ростов пришёл игумен Троицкого, что на Маковице, монастыря, вспомнили, что церкви-то у
них до сих пор нету... И пошли в Ростов. А пока шли, подумали: а не заложить ли им сразу монастырь на двоих, коль уж Сергий тут?! Самое интересное в этой истории — роль Сергия, который в начале своей монашеской жизни исповедовал строжайшее монашество, а во время княжения Дмитрия Донского был уже активным созидателем монастырей. Крупнейший исследователь Русской церкви историк Е.Е.Голубинский заметил: |
"Смиренно признавая себя недостойным служить Церкви в качестве епископа, а тем более митрополита,
преподобный Сергий не отказывался служить Отечеству, насколько это было возможно для него как для инока." |
А великий историк В.О.Ключевский написал когда-то гениальные слова: |
"У народной памяти своя хронология и прагматика, своя концепция исторических явлений." |
Этими словами можно начинать или заканчивать любое историческое исследование. Или просто вспоминать их,
вместо того чтобы ковыряться в прошлом, — чтобы не тревожить народную память, не входить в искушение сомнением, не задавать вопросы, особенно если знаешь ответ: Церковь всегда была на службе у государства. Структура власти в Ростовском княжестве была к тому времени сугубо горизонтальной, и имя московского князя Дмитрия, которого поминали авторы сказания о Борисоглебском монастыре, тут, оказывается, очень даже при чём. В исторической летописи Ростовского княжества есть несколько вырванных страниц, и хотя причинно-следственная связь — понятие перманентное, события именно того периода определили дальнейшую его, княжества, судьбу. Эти страницы — годы с 1307 по 1322. В 1307 году умирает Ростовский князь Константин, после чего начинается раздрай между претендентами на его место, усугублённый распрей между Москвой и Тверью за статус «любимой жены» ордынского хана. К тому времени уже 70 лет ярлыки на княжение приходилось или выбивать интригами, или выпрашивать взятками, и этот «квартирный вопрос» на Руси испортил и Великих князей, и всех остальных — малых и удельных. Бились князья за власть смертным боем, отринувши всякие чистоплюйские понятия и задолго до циника Макиавелли провозгласивши единственно праведную политическую идею: цель оправдывает средства. В 1322 году Московский князь Иван Калита вместе с татарской ратью разоряет Ярославль и направляется с этой же целью в Ростов. Есть легендарная версия, что чаша сия миновала княжество только благодаря Петру-ордынцу, якобы вышедшему навстречу рати и устыдившему её. Так или не так, но сразу после этого Ростовским князем стал внук того Константина, тоже Константин, ставший Ивану Калите родным зятем. Вместе с Константином ростовский стол разделил его брат Фёдор. Роль женщин в истории вообще — занятная тема, а уж в те времена на Руси, беря в жёны княжескую дочь из сопредельной территории, князь-муж имел вполне законную возможность увеличить пределы своего княжества за счёт приданого. А папенька, отдавая очередную дщерь на чужую сторону, как правило, территорию терял. Но не на таковского напали, — хмыкнул бы в ответ Иван наш московский Калита. Никакого территориального
приданого Константин не получил, мало того — стараниями Калиты ростовские князья-братья разругались и княжество поделили. Эта история, произошедшая в 1328 году, беспрецедентна на Руси: земля ростовская развалилась на две половины — Сретенской владел Фёдор, Борисоглебской — Константин. Резиденция, крепость, монастырь — какое-то оборонное сооружение должно было защищать каждого из князей, и если таких сооружений до развала княжества не было, их надо было построить. К 1360-му году Константин по ярлыку получает вторую половину княжества и становится полновластным хозяином земли ростовской. Если вспомнить, что на трон его посадил всесильный князь Московский Иван Калита, который давно уже почил в бозе, а за трон Владимирский началась очередная распря, если вспомнить ещё, что Ростовское княжество возникло раньше Владимирского
(и уж тем более раньше Московского) и было некоторое время столицей Руси, то вполне вероятно, что ставленник Москвы Константин мог в это время возмечтать о праве княжества на самоопределение. И в это-то время, в 1363 году, согласно сказанию о создании Борисоглебского монастыря, в Ростов приходит Сергий Радонежский, а следом за ним — пустынники Фёдор и Павел с просьбой о постройке монастыря. Нескладуха в истории создания Борисоглебского монастыря очевидна, если знать, что на Руси территории назывались по церквям и монастырям, а не наоборот. Из чего следует, что Борисоглебский монастырь к 1363 году, когда в Ростове появился Сергий Радонежский, уже существовал. Вскоре Константин лишается ростовского трона и загадочно умирает, а Ростовское княжество всё сильнее подпадает под влияние Москвы. Н.М.Карамзин в «Истории Государства Российского» писал об этом так: |
"Мысль Великого Князя или умных Бояр его, мало-помалу искоренить систему Уделов, оказалась ясно:
он выслал Князей Стародубского и Галицкого из их наследственных городов, обязав Константина Ростовского быть в точной и совершенной зависимости от Главы России. Изумленные решительною волею отрока господствовать единодержавно, вопреки обыкновению древнему и закону отцев их, они жаловались, но повиновались: первые отъехали к Князю Андрею Нижегородскому, а Константин в Устюг." |
Отроку, Великому князю Дмитрию — будущему Донскому — было в это время 13 лет. И, по Карамзину, его-то волею и отъехал Ростовский князь Константин в Устюг, где и внезапно помер. О цели визита Сергия к Ростовскому князю Константину можно только гадать или предполагать. Конечно, он мог оказаться в Ростове по сугубо личным мотивам, но тогда странно, что он до своей малой родины не доехал... А может быть, этот приезд как-то связан с «отъездом» Ростовского князя: Сергий мог выполнять какую-то миссию по просьбе митрополита Алексия, фактически руководившего Московским княжеством по причине малолетства князя Дмитрия. Е.Голубинский весьма осторожно пишет: |
"Что касается до отдельных случаев, когда преподобный употребляем был на служение отечеству, то их известно два." |
Известно — два, а не известно — сколько? В истории создания монастыря есть ещё одна непонятная деталь. Монастырь построен во имя первых святых на Руси — князей Бориса и Глеба, братьев, сыновей Великого князя Владимира, Крестителя Руси. При крещении князь Владимир, язычник, получил новое христианское имя — Василий. Так же, впрочем, как и его сыновья-княжичи Борис и Глеб. Читаем
«Житие и чудеса святых князей страстотерпцев Бориса и Глеба». |
"<...> чадолюбивый Владимир особенно любил этих двух сыновей, ради христианских добродетелей, которые отличали их от прочих. Борис в святом крещении наречен был Романом, а Глеб — Давидом, и на обоих почивала благодать Божия." |
Известно, что с тех пор все русские князья до начала XIV века носили два имени: одно славянское, светское, — для мирского использования, другое — христианское, церковное, — для предстояния перед Господом. Вот только почему мы называем князя, принявшего крещение с именем «Василий» Владимиром,
непонятно. Почему столица Великого княжества названа языческим именем «Владимир», непонятно тем более. Так же как непонятно, почему Церковь канонизировала убиенных Бориса и Глеба под их языческими, а не христианскими именами. Читаем «Жития святых Фёдора и Павла Ростовских, основателей Борисоглебского монастыря». |
"Однажды, во время отдохновения от трудов, в тонком сне, явились Феодору и Павлу два светлые воина, вооруженные и украшенные царскими багряницами, и сказали: — Трудитесь на сем месте: Бог и Пречистая Богородица не оставят места сего, и мы неотступно будем на сем
месте на помощь вам и тем, кто после вас будет устраивать место сие. Преподобные припали к ногам их и сказали: — Кто вы, господа наши? Но воины вдруг стали невидимы, только слышен был голос, назвавший одного Романом, а другого Давидом." |
Кто эти Роман и Давид? А это Борис и Глеб. Непонятно? Вот и мне непонятно. Собор-то должен быть не Борисо-Глебским, а Романо-Давидовским однако. Не кроется ли тут отгадка отношения власти к новой религии: внутреннее неприятие на фоне внешней демонстрации — сжигания капищ и утопления идолов... Итак, согласно легенде, Сергий указал место для постройки церкви будущего монастыря, время шло, монастырь обустраивался, богател — и постепенно становился центром притяжения московских князей. Василий II, внук Дмитрия Донского, пока ещё не Тёмный (ослеплён был в 1446 году), стал Великим Московским
князем в 1425 году и сразу же стал раздавать боярам жалованные грамоты на Борисоглебские уделы. Он же сделал первый крупный земельный вклад в монастырь. Снова — «Жития святых Фёдора и Павла...»: |
"<...> особенное усердие к обители показал благоверный и христолюбивый великий князь Василий Васильевич Темный и благочестивая мать его, княгиня София; издано было ими в пользу монастыря несколько жалованных грамот, и великий князь
Василий Васильевич стал монастырь этот звать своим монастырем." |
Какое право было у Московского князя считать «своим» монастырь, располагающийся на территории чужого княжества, — опять непонятно. Но — местный игумен Питирим крестил его сына, будущего Великого князя Всея Руси Ивана III, а когда у Василия II Тёмного начались разборки с братьями многоюродными, то "в стенах Борисоглебской обители находил (он) приют". Сретенская половина Ростовского княжества давно была частью Великого княжества Владимирского и управлял ею московский наместник, а в 1474 году сын Василия Тёмного Иван III выкупил у номинальных Борисоглебских князей за пять тысяч рублей и вторую половину. Ростовское княжество перестало существовать, став частью княжества Московского. Каменное строительство в монастыре началось при следующем Великом князе, Василии III, — в 1522 году была заложена первая каменная церковь монастыря. Как сказано в «Житии», собор святых страстотерпцев Бориса и Глеба, трапезная с церковью Благовещения Пресвятой Богородицы и братские кельи "выстроены с помощью великих страстотерпцев
Христовых Бориса и Глеба и основателей монастыря, преподобных Феодора и Павла. Трудился над постройками ростовец мастер церковный каменноздатель Григорий Борисов". А при Иване Грозном, провозгласившем себя царём, и монастырь зажил по-царски: ему, монастырю, были пожалованы огромные территории, что позволяло увеличивать монастырскую казну, выделены средства на строительство новых каменных
стен, а в годы опричнины царь зачислил обитель в разряд «опричных государевых богомольцев» — ввёл монастырь в состав свободной экономической зоны. Не иссякал и финансовый поток на помин душ всех систематически умиравших жён царя и убитого им старшего сына Ивана. В этот же монастырь поступает список казнённых им соратников и сподвижников, числом более трёх тысяч, вместе с конфискованной собственностью далеко не бедных «врагов народа» — в качестве бонуса за усердное поминание
убиенных и замаливание многочисленных грехов самодержавного убийцы. Монастыри в то время выполняли роль крепостей, призванных защищать князей с чадами и домочадцами в случае нештатной ситуации, — внутренней или внешней. Поэтому лояльность настоятелей монастырей, а соответственно и монахов, была необходимым условием их, монастырей, процветания. Но Борисоглебский монастырь пользовался особым, отдельным, опричным расположением всех Великих князей и царей — его «особость» очевидна, когда рядом с христианской символикой видишь в монастыре символику государственную. Финансовые и материальные вложения в монастырь не прекращались и с приходом к власти сына Ивана Грозного, Фёдора Ивановича, а де-факто — Бориса Годунова. Именно в его царствование, в 1589 году, Ростовская епархия становится митрополией
(одной из четырёх на Московии), и этот факт становится главным подарком и для Ростова, и для Борисоглебского монастыря — к середине XVII века монастырь считался одним из богатейших в митрополии. А в конце XVII века, одновременно со строительством своей резиденции, неутомимый митрополит Иона Сысоевич начинает перестройку и этого монастыря. Вокруг увеличенной территории возводятся мощные каменные стены с массивными боевыми башнями по периметру и двумя проездными воротами, — со стороны Ростова и Углича, — украшенными такими же фланкирующими башнями, как у ворот Митрополичьего двора. Вот к одним из этих ворот и подвёз нас таксист. Вышли мы из машины и ахнули: в полнейшей глуши, при пустой дороге, напротив не то леса, не то парка стоит
каменное резное чудо — арочная галерея с висячими гирьками и высокой надвратной церковью... Вот именно так — ни стен мощных, ни башен, ни проездных ворот — увидела я в первое мгновение Борисоглебский монастырь. От роскошной галереи глаз нельзя отвести — на дугах пяти входных проёмов расположились и фрески, и изразцы, и каменные гирьки... Арочные столбы галереи представляют собой сплошную резьбу по белому камню с вкраплением государственной символики — двуглавых орлов, коих раньше в монастырях мы не видели. — Народ и партия едины, понимаешь... А над Святыми (южными) воротами вздымается Сергиевская церковь (1679 г.), рядом с немаленькими башнями кажущаяся просто огромной. Стены церкви лишены каких-либо украшений, будто предлагая всё внимание обратить на богато декорированную галерею, и это тоже говорит о стилевом сходстве с церквами Ростовского кремля. Внутри храм расписан не был, зато снаружи он был расписан весь — и арочные проёмы, и ворота под храмом.
И эта сплошная, ковровая роспись тоже говорит об особости — об особой роли Сергия Радонежского в судьбе монастыря: обычно если и использовалась наружная роспись, то это были небольшие изображения. Каким-то чудом сохранилась стенная роспись, которой больше трёх сотен лет: местами — довольно большие яркие фрагменты, а в основном — лишь черновые процарапанные наброски на камне (графья) да еле заметный красочный слой. Но впечатление эти фрески производят ошеломляющее — лики и надписи почти исчезли, и сюжет не столько узнаёшь, сколько угадываешь. Ощущение пышной нарядности (или нарядной пышности) исчезает, как только попадаешь внутрь громадного
сводчатого проезда под Сергиевской церковью и видишь мощную толщу стен, окружающих монастырь. А со стороны монастырского двора вообще никакого намёка на декор не видно — ровной стеной вырастал Сергиевсий храм, чуть отступивший от крепостной стены, будто могучий богатырь на крепких ногах сделал шаг назад, пропуская вперёд красавицу-галерею. И ещё одна деталь храма поразила, совсем не каноническая: вместо трех полукруглых апсид пристроен с
восточной стороны один, еле заметный, прямоугольный алтарный выступ. Монастырский двор был пустынен, туристов не было вообще, лишь изредка туда-сюда проходили несколько монахов, да чуть в стороне вели неспешную дружескую беседу два бородача — один, бесспорно, местный (скорее всего, реставратор или музейщик), а другой — очевидно приезжий (то ли журналист, то ли киношник). Потеряться в таких условиях было невозможно, и мы с СБ, не сговариваясь, разбрелись кто куда. Меня приманила звонница (1682 г.), как говорят специалисты, дошедшая до нашего времени почти в первозданном виде. Я её обошла со всех сторон, залезла в дремучие заросли, обожглась крапивой и даже не заметила — такую красавицу я ещё не видела. Скорее всего, её строили те же мастера, что возводили звонницу Успенского собора в Ростове, но то ли ростовскую звонницу жизнь хорошо потрепала, то ли мастера здесь себя превзошли, но борисоглебская — несравненно краше! Вообще-то, это не звонница, а часозвоня — конструкция, при которой часы соединялись с колоколами системой тросов. Это называлось «часы с боем». Часы исчезли в конце XIX века, нам на память осталась лишь круглая ниша из-под циферблата да загадочный сегмент окна на верхнем колокольном
ярусе: там располагался часовой механизм. Мощная трёхярусная звонница, да ещё с шикарным её крыльцом, смотрелась бы бегемотообразно, если бы не маленькие, на тонких шейках-барабанах, главки церкви Иоанна Предтечи, располагавшейся в нижнем её ярусе. И здесь тоже удивила апсида — высокая и прямоугольная. — Батюшки святы! — осенило вдруг. — Так ведь это ещё один «ответ Чемберлену»! Как известно, патриарх Никон, злой гений митрополита Ионы Сысоевича, запретил не только шатровые купола на церквях, но и прямоугольные апсиды, повелев строить полукруглые. Звонница построена уже после смерти бывшего патриарха, и крамольная апсида уже не могла вызвать его всесильный гнев. А с северной стороны к звоннице пристроено крыльцо — необычайной красоты и разукрашенности. Вдоль стен и столбов крыльца расположены ниши, в которые вставлены многоцветные, полихромные, изразцы с орнаментами и всадниками на конях, с копьями и пиками в руках. Кáк изразцы (очень редкие, как говорят специалисты) умудрились дожить до наших дней, непонятно... Подошёл СБ, стали мы вдвоём вокруг звонницы ходить, задирая головы наверх и облизываясь, как коты на сметану. И вдруг — о, чудо! — откуда ни возьмись, ключница добрая: — Хотите наверх? Монастырь вообще с 1924 года был передан музею, что не мешало на его территории кому и чему только не располагаться. С начала 1990-х годов начинается возрождение монастыря, хотя часть сооружений продолжает оставаться филиалом Ростовского кремля. Звонница относится к музею, и, заплатив какие-то символические деньги, мы забрались на верхний ярус. Ласточки со свистом носились от Сретенской церкви к звоннице и обратно, пугая геометеоприметами. За невысокими, как казалось с колокольной верхотуры, крепостными стенами утопал в зелени небольшой посёлок с бескрайними полями, переходящими в бескрайние же леса... — Лепота, — сказал бы Иван Васильевич, озирая территорию монастыря, больше похожую на лесопарковую зону. Над буйной кроной высился барабан с луковичной главкой самой древней каменной церкви монастыря, — во имя первых русских мучеников князей-страстотерпцев Бориса и Глеба, — той, которая была заложена в 1522 году якобы на месте деревянной, построенной по указке Сергия Радонежского. Храм перестраивался неоднократно. Изначально он был одноглавым, небольшим, с узкими щелевидными окнами, почти без росписей. В XVIII веке его расписали, в начале XIX к западному фасаду пристроили придел Ильи Пророка, потом возвели ещё четыре главы, а в начале XX века храм заново был расписан в стиле В.Васнецова. На одной из фотографий Прокудина-Горского есть вид монастыря с востока — храм Бориса и Глеба был тогда ещё пятиглавым. Теперь храм опять одноглавый, хотя в статьях часто по инерции пишут о нём как о пятиглавом. Внутри собор оказался в весьма приличном состоянии — по сравнению с Успенским в Ростове, да и придел Ильи Пророка, где находится гробница старца Иринарха, выглядит лучше, чем крыльцо Успенского собора. И так же как там, чудом каким-то и здесь сохранилась фреска
на паперти — Богоматерь с «васнецовскими» глазами. От главного входа в собор уходит вниз, в сторону монастырской стены, тропинка — там, у сáмой стены, стоит восстановленная келья монаха-затворника Иринарха (1548-1616 гг.), предсказавшего царю Василию Шуйскому "пленение Руси
поляками" и благословившего на ратные подвиги М.Скопина-Шуйского и Д.Пожарского. «Поляки» в монастыре были, но разрушений не учинили, что говорит, скорее всего, о неоказании сопротивления. Ян Сапега, по легенде, беседовал с Иринархом, в результате чего якобы не только не тронул монастырь, но и оставил в подарок Иринарху захваченную в боях с московитами хоругвь с изображением архангела Михаила. Правда, по другой версии, хоругвь эту он потерял. В этом месте, у спуска с холма, на котором стоит храм Бориса и Глеба, вдруг начисто пропало ощущение пребывания на монастырской земле: ты будто попадаешь в сказочный дремучий лес — с соснами до неба, густыми ветками укрывшими небосвод, с канареечного цвета полянами, с цветущей, высотой
по пояс, травой... Я бродила по этой дремучести в поисках фоторакурсов, то обходя деревья, то приседая, то пятясь, то глядя назад, то не глядя, и вдруг очутилась... сразу не поняла где. Меня накрыло колпаком, куполом, — я стояла под громадной елью, опустившей свои мохнатые лапы-крылья до самой травы, — будто спрятавшим, укутавшим... Я будто оказалась в шалаше, сквозь ветки которого проглядывала яркая солнечная поляна с цветами. Одному Богу известно, сколько лет той ели и сколько всего она видела, — я трогала ладонями её ствол, гладила
сочные иголочки с малюсенькими шишками, и вылезать из укрытия совсем не хотелось... СБ в это время ожидал послеобеденного открытия собора — мы собирались купить там набор старинных фотографий монастыря. Трапеза у братии состояла, похоже, не из одной перемены блюд, и мы пошли в сторону самого красивого надвратного храма монастыря — Сретенского (1692 г.). Сретенский храм с северными воротами расположен точно напротив ворот южных с надвратной Сергиевской церковью. И, так же как южные ворота, северный вход в монастырь намекает на особое место этого монастыря в истории государства
Российского — на стене церкви замечены были двуглавые орлы. Со стороны монастырского двора храм выглядит мощным, высоким, ярким, но — строгим. И совсем другое дело — со стороны въездных ворот, от посёлка. Когда-то давно, когда мы в очередной раз собирались поехать в Ростов, я увидела картинку, меня поразившую, — яркий оранжевый зáмок, какой-то абсолютно «не наш», заморский, сказочный... Вот эта картинка и ожила, когда мы прошли сквозь северные ворота монастыря, вышли на небольшую площадь и оглянулись. Этот храм — одно из последних произведений мастеров «ионинского стиля» и, на мой взгляд, одно из совершенных, вместе с надвратной церковью Иоанна Богослова на Митрополичьем дворе с её галереей и башнями. А так выглядели северные башни монастыря и галерея Сретенской церкви сто лет назад. Конечно, что-то общее есть у обоих надвратных храмов, но Сергиевская церковь смотрится более приземистой — может быть, за счёт более широких проездных ворот. Каменная резьба, вроде, в том же стиле, но Сретенская более декоративна — тут и сочетание жёлтого и белого цветов, и килевидные наличники на окнах, да и башни-кубышки совсем не грозно выступают вперёд, а будто подбоченясь. И ещё... Конечно, чувствуется общность стилевых приёмов кремлёвских въездных ворот и монастыря, бесспорно
общее идейное руководство строительством митрополита Ионы Сысоевича, но борисоглебские мастера, безусловно, переплюнули ростовских по части изящества и декора. А выходили когда-то северные Сретенские ворота Борисоглебского монастыря к базарной площади уездного города Борисоглебска, возникшего в стародавние времена как слобода при монастыре. Слободские крестьяне были специалистами широкого профиля, качественно и в срок выполняли заказы обители, богатели, грань между возвышенным и земным стиралась. И к концу XIX века вдоль северной монастырской стены на средства монастыря возведены были каменные торговые лавки, которые стали сдаваться в аренду купцам и зажиточным крестьянам. В одну из этих лавок с названием «Умелец» мы и зашли. Это действительно была лавка, сельпо — ну, если кто знает, что такое сельпо. Две женщины с грустными и добрыми глазами пили из кружек чай и, поздоровавшись с нами, спросили: — А хотите с нами? От чая мы отказались, и, пока мы разглядывали товары народного творчества, девушки разглядывали нас. Туристы Борисоглебск не балуют вниманием, сувенирный бизнес прибыли не приносит — висят на стенах магазина смешные лохматые домовые и прочие обереги, стоят на прилавках разрисованные в монастырской тематике кружки, лежат на подставках тарелки с авторскими работами по сумасшедшим для местных жителей ценам. Купленная тарелка была бережно укутана несколькими слоями серой бумаги и замотана скотчем, мы направились назад к воротам, а грустные девушки снова сели пить чай... В Сретенской церкви располагается вход в музейную экспозицию монастыря — на крытые переходы северной
крепостной стены и на самую высокую смотровую башню, Максимовскую. По крутой лестнице поднялись мы на второй ярус церкви, где при входе сидела ещё одна грустная девушка, продававшая билеты. Я засмотрелась на изумительный белокаменный портал
с арочными колоннами — и вдруг: "Вы слышите, грохочут сапоги..." По лестнице, казалось, поднимался табун слонов — то были откуда-ни-возмись-взявшиеся рокеры в кожанках, в железоподобных башмаках и с лысыми головами. Девушка только успела сказать им во след: — Вы там только не курúте... «О чём это она?» — по привычке подумала я. Накануне мы уже ходили по подобным крытым переходам в кремле — чистеньким, ухоженным, гламурным. Переходы в монастыре поражали своей первозданностью: щебень, обломки кирпичей, полусгнившая кровля — всё какое-то настоящее,
не музейное. А монастырь сверху казался совсем другим: отсюда были видны и дымники, такие же как в кремле, и игрушечная келья Иринарха у пронумерованных стенных ниш, а каменная вязь Сретенской церкви была прямо перед глазами... Путь по стене оказался недлинным — мы оказались у входа в Максимовскую башню. Вошли, огляделись: над внутренней площадкой с окнами-бойницами высится деревянный высоченный шатёр, в центре площадки устроена крутая лестница, ярусами-спиралью уходящая вверх. И на деревянных перилах приклеены запрещающие знаки — перечёркнутая сигарета. «Да уж... — вспомнила я обращение к рокерам. — Ежели что, то вряд ли...» Поползли мы по лестнице. А она мало того что крутая, но ещё и узкая, скрипящая и трепыхающаяся. И чем выше мы
поднимались, тем эта лестница становилась более узкой и крутой, а площадки для разворота на следующий ярус, скорее, походили на подставку для куклы Барби. И вдруг — на полпути, когда от страха уже стали подрагивать все конечности, после того как сдуру вниз
посмотрела, — над нашими головами затопали железными сапогами слоны, а вся деревянная конструкция затрепетала, как ажурная занавеска от лёгкого сквозняка. — Ой, мамочки, — голосил сверху один лысенький, ещё не видя нас. — Я ж не слезу отсюда никогда... «Лишь бы не закурил на нервной почве», — почти в бессознательном состоянии подумала я, вцепившись в деревянную перекладину в надежде утяжелить конструкцию своим хилым весом. В общем, на самую верхнюю площадку выползла я на карачках — колени отказывались выпрямляться. Так и
любовалась, полусогбенная, незабываемыми видами, которые открывались со смотровой башни.  Монастырь, посёлок, окрестные красóты, бескрайние леса — всё было как на подносе: и Благовещенский собор (1524—1526 гг.) с красивейшими настоятельскими покоями, и кирпичные развалины братского корпуса, внутри которого произрос густой мини-лес, и прямоугольная апсида Сретенского храма, подтвердившая догадку о неслучайности подобной детали в монастыре... Спуск с башни — это был чистый экстрим: в полутьме, по почти отвесным лестницам... Успокаивало одно: вряд ли меня привело в монастырь, чтобы тут угробить! А спустившись, посмотрела я на Максимовскую башню и подивилась: и чего так страшно было?! Так себе башенка — всего-то 38 метров! Максимовская башня — самая высокая среди 14-ти башен крепостной стены, а вообще башни и стены монастыря возводили на протяжении XVII века, и стилевое их разнообразие становится очевидным при ближайшем рассмотрении, вернее, при обходе вокруг монастыря. И впечатление от этого взгляда «снаружи» — одно из сильнейших. Мы обошли монастырь с трёх сторон (на восточную сил уже не хватило), начиная с южной, самой древней — с
проездными воротами и Сергиевским храмом. Мощные стены с бойницами и башни-многогранники по углам — вот и вся система обороны. Очень интересен монастырь с запада, со стороны пруда, в котором отражаются и стена, будто состыкованная из разных деталей, и башни с шатрами и куполами. И самое красивое отражение в пруду было от потрясающей красавицы — северо-западной башни, очень похожей
на своих старших сестёр в Ростовском кремле. Не обойти пруд, чтобы сфотографировать монастырь со стороны, было невозможно. А вот искать рождённые в муках творчества шедевры «монументализЬма» желания не было. Неутомимый наш скульптурный гений изваял затворника монастыря Иринарха и героя Куликовской
битвы Пересвета, который якобы одно время был монахом Борисоглебского монастыря, и осчастливил своим подарком Борисоглебск. И теперь у местных жителей появилась возможность культурного проведения досуга под названием
«найди десять отличий». А мы снова оказались перед башнями северных ворот, — мощными и нарядными одновременно, — вместе с изумительным храмом кажущимися неуместными своей королевской пышностью среди приземистых домишек на почти безлюдной площади. Монастырская братия наконец-то отобедала, купили мы в соборе всё, что хотели, и направились к южному выходу. Три часа пролетели незаметно в этом удивительном месте; через несколько минут должен был подъехать наш таксист, и мы его ожидали в бывшем парке, от которого осталось лишь воспоминание — никому не нужные столбы. И этот парк, расположенный почти впритык к воротам, никак не давал сделать фронтальную фотографию — ветки деревьев, будто опахала, качались над куполами... Таксист, три часа назад остановивший здесь машину, вряд ли сделал это сознательно — так ему было проще, ближе от дороги. Но мы ему были благодарны: безлюдье, густой лес, тишина — всё это только усилило первое впечатление от красоты и мощи монастыря. Во многих статьях и изданиях — и в инете, и в книгах — приводятся слова французского писателя Ж.-П. Сартра, который после посещения в 1961 году Борисоглебского монастыря сказал: |
"Нигде в мире я не видел такой обители. Это выше романских монастырей во Франции. Нигде на свете я не встречал столь полного слияния человека и природы." |
Я вполне могла бы расценить слова о слиянии как учтивость воспитанного человека или реверанс хозяевам, если бы самой не пришлось испытать здесь это чувство... |