Спасо-Яковлевский монастырь мы вообще сначала увидели накануне, когда вышли на берег Неро, — справа от кремля, далеко на горизонте, берег делает крутую загогулину, на самом изгибе которой и расположился монастырь, сияя своими куполами. И планировали мы туда отправиться назавтра с утра, но, когда на подъезде к Ростову вдруг из окон машины увидели бело-зелёный сказочный городок, в один голос сказали таксисту:

— Мы, пожалуй, здесь выйдем.

К историческим датам основания монастырей, конечно, надо относиться снисходительно.

Принято считать, что Спасо-Яковлевский монастырь основан в 1389 году неким епископом Иаковом (Яковом), после того как он вынужден был спасаться бегством от разъярённых ростовчан, язычников, — ну не принимали они комиссаров в пыльных шлемах, прорабов религиозной перестройки...

Каноническая версия события такова:

Вот рядом с этим храмом, построенным якобы в XI веке изгнанником-предшественником Леонтием, построил Яков деревянный храм и освятил его в честь Зачатия праведной Анною Пресвятой Богородицы.

Три столетия из истории монастыря практически выпали, доподлинных сведений мало, да и те противоречивы. А вот в середине XVII века по указу царя Алексея Михайловича и с благословения патриарха Никона Зачатьевский Яковлевский монастырь был приписан к Ростовскому архиерейскому дому, поскольку "Иякова епископа мощи лежат в том монастыре".

Митрополитом Ростовским в это время был Иона Сысоевич — это было его первое пришествие в Ростов, впереди была Москва и должность исполняющего обязанности патриарха. И неизвестно, как бы сложилась судьба монастыря, — да и судьба всего Ростова, — если бы не надоело патриарху Никону сидеть на даче на берегу подмосковной Иордани и не явился бы он нежданно-негаданно в Москву... Ну, об этом мы уже вспоминали.

Второе пришествие Ионы Сысоевича стало большим подарком для всей ростовской земли и в том числе для Яковлевского монастыря — в 1686 году вместо деревянной Зачатьевской церкви строится здесь первый каменный храм, который освящается во имя Живоначальной Троицы.

А вскоре к абсолютной власти в государстве приходит молодой царь, задумавший осуществить процесс интеграции России в европейское сообщество, а если не получится, то на худой конец превратить немытую Россию в стерильную Голландию.

Казна, как всегда на Руси, была пуста, а мощный флот и боевая армия царю-реформатору нужны были срочно — и обобрал царь-батюшка все монастыри, даже Ипатьевский, колыбель Романовых, не пожалел. А вот Ростовские монастыри пощипал лишь слегка почему-то...

«Petro primo Catharina secunda»,  — написала на Гром-камне его духовная внучка-преемница и учинила полный разгром Церкви. А некоторые ростовские монастыри отделались лёгким испугом — Борисоглебский, например.

Яковлевский же монастырь даже упрочил своё положение.

За несколько лет до секуляризации в монастыре были обретены мощи митрополита Дмитрия, известнейшего проповедника и публициста начала XVIII века, причисленного к лику святых, и просвещённая императрица проявила благоразумие: увеличила благосостояние монастыря, приписав к нему соседний Спасский, и отдала в непосредственное подчинение Святейшему Синоду — монастырь стал ставропигиальным.

Число паломников к мощам двух святителей Спасо-Яковлевского Зачатьевского монастыря увеличилось, возросло и число жертвователей. В монастыре начинается строительство нового архитектурного ансамбля, самым ярким сооружением которого становится собор во имя святителя Димитрия, и с 1836 года монастырь стал именоваться Спасо-Яковлевским Димитриевым.

Ну а когда семена секуляризации проросли чертополохом национализации, монастырь был разграблен и закрыт, а на его территории разместились более необходимые новой власти общественные организации — военные и торговые.

В 1991 году монастырь был возвращён Церкви, началось его восстановление.

От московского тракта, где мы расстались с таксистом, монастырь выглядит впечатляюще.

В чистом поле стоит зáмок с ажурными восьмигранными башнями в стиле нашей неоготики в Царицыне.

По центру невысокой крепостной стены высятся въездные северные ворота, сквозь ажурную решётку которых видны ворота южные, выходящие к озеру Неро.

А над всем этим царит — по-другому не скажешь! — такая несусветная эклектика, от которой глаза разбегаются: здесь и портики с фронтонами, и ротонды с бельведерами, и ниши с барельефами, и высокие барабаны с малюсенькими главками, и грандиозный сферический купол с московским размахом «вот такой ширины»!

Глаза у нас разбежались ещё шире, когда, войдя на монастырский двор и оглядевшись, мы застыли, как совсем недавно в Риме на Пьяцца-дель-Попполо: слева и справа стояли два храма — практически близнецы, правда, вместо египетского обелиска тут красовалась трёхъярусная колокольня.

Храм, что слева, — Дмитриевский (1795-1801 гг), — самый роскошный и грандиозный собор монастыря, он-то и царит над всем архитектурным ансамблем, приманивая проезжающих по московскому тракту своим великолепием, а точнее — велико-лепием.

Построен он на средства графа Николая Петровича Шереметева — того самого, который полюбил актёрку папенькиного театра в Кусково Парашу Ковалёву, по сцене Жемчугову, построил для неё дворец в Останкино, прожил с ней двадцать лет, тайно обвенчался и через два года похоронил, почти без свидетелей, ибо высший свет не принял графиню-холопку.

Умерла графиня Шереметева после родов — в 1803 году она подарила мужу наследника, имя которому граф Николай Петрович дал, очевидно, в честь святого Димитрия Ростовского.

Шереметев ненамного пережил любимую, посвятив остаток дней благотворительности, достраивая в память о жене дворец-больницу для бездомных, Странноприимный дом, известный нам как НИИ Склифосовского на Садовом кольце.

Казалось бы: где Шереметев с его незаконной любовью и где — митрополит ростовский?!

Но, оказывается, всё просто: дед Н.П.Шереметева, птенец гнезда Петрова, будущий фельдмаршал, а тогда просто сын киевского воеводы, Борис Петрович учился в Киевской духовной академии вместе с сыном киевского же сотника Даниилом Туптало, будущим церковным иерархом Димитрием Ростовским.

Проект храма приписывают московскому архитектору Е.С.Назарову, недавнему крепостному, прошедшему обучение у В.И.Баженова при Экспедиции Кремлёвских строений (автор подмосковного Царицына тогда был в фаворе и собирался перестраивать Кремль), строительство велось тоже крепостными графа.

Храм был освящён в 1801 году и с тех пор носит двойное название — Димитриевский Шереметевский.

Даже сейчас, когда от элементов декора остались лишь намёки, можно отметить их некую чрезмерность. А тогда это было сплошное изобилие:

Подобныя изображения помещены внутри фронтонов; стены в нишах и внутри фронтонов покрыты голубою краскою, от чего скульптурныя изображения представляются в ясном и приятном виде." (Селецкий Д.С., Описание Ростовскаго Ставропигиальнаго первокласснаго Спасо-Яковлевскаго Димитриева монастыря и приписнаго к нему Спасскаго, что на Песках. СПб., 1849)

От многофигурных барельефов остались жалкие огрызки — на верхней части одного из портиков сохранился прелюбопытный вариант «Тайной вечери». В ободранных нишах вместо скульптур — пустота, кое-где сохранились наружные фрески.

В собор попасть нам не удалось, вход был закрыт, но не дверью, а дверной решёткой, сквозь которую и была сфотографирована часть его интерьера.

Декоративность и театральность очевидна и внутри церкви: вход в алтарь оформлен как портик с колоннами и фронтоном, а алтарная стена напоминает сценический задник — вполне в духе крепостного театра графа Шереметева.

А справа от Дмитриевского собора стоит его уменьшенная копия — храм во имя святителя Ростовского Иакова, Яковлевский собор (1824-1836 гг.).

В 1725 году к единственному каменному собору монастыря, Троицкому, возведённому в 1686-1689 годах, был пристроен придел, освященный в честь Зачатия святой Анны — именно так когда-то была названа первая деревянная церковь обители.

Через много лет Троицкий собор переименовали в Зачатьевский, а новый придел — в Яковлевский, в честь основателя обители Иакова Ростовского. Вот на месте этого придела и был построен новый собор — близнец Димитриевского.

Есть легенда, что таким образом было выполнено пожелание Александра I, побывавшего здесь в 1823 году и "с лестной похвалою отозвавшись об изяществе её архитектуры, присовокупил, чтобы и новый храм во имя св. Иакова сооружён был в том же вкусе".  Так архитектурными средствами были уравнены небесные покровители монастыря — Димитрий и Яков Ростовские.

И, так же как Дмитриевский собор связан с именем яркой личности — графа Н.П.Шереметева, Яковлевский — это память о графине Анне Алексеевне Орловой-Чесменской, самой щедрой дарительнице монастыря, на чьи средства и был возведён собор.

Её вклад в восстановление и строительство монастырей в России и за её пределами беспрецедентен. За всю свою жизнь она пожертвовала 25 миллионов рублей, по тем временам сумма огромная — годовое жалованье А.С.Пушкина, положенное ему Николаем I, было всего 5 тысяч рублей.

Пушкин, кстати, написал на неё гнусную эпиграмму, в которой, как в кривом зеркале, отразились сплетни, преследовавшие графиню, — особенно после её смерти, — о странной связи со своим духовником Фотием, архимандритом новгородского Юрьевского монастыря.

Фотий был её вторым духовным отцом, а с первым, старцем Амфилохием, гробовым иеромонахом (так называлась почётная должность того, кто следил за мощами св. Димитрия), Орлова встретилась в этом монастыре в 1817 году. Тогда что-то заставило её, любимую камер-фрейлину императрицы, самую богатую невесту в России, вместо того чтобы среди уложенных штабелями женихов отыскать достойную партию, обратиться к религии, поехать на богомолье по святым местам.

"В России всё секрет и ничто не тайна",  — обронила как-то её современница мадам де Сталь, во время пребывания в России, кстати, жившая одно время на Елагином острове, в Петербурге, во дворце дяди Анны — Фёдора Григорьевича Орлова.

Кто знает, о какой тайне намекнула нам знаменитая француженка...

Эта записка написана бравым красавцем со шрамом на лице, братом Григория Орлова, — мил-друга новой царицы Екатерины, — Алеханом, Алексеем Орловым, который с компанией сподвижников караулил в Ропше царя Петра III, урода то есть. И, опасаясь за его хрупкое здоровье, подверженное геморроидическим припадкам, поделился своим беспокойством с матушкой-Екатериной.

Записка эта сохранилась, в отличие от следующей, написанной тоже Алексеем Орловым.

"Рукописи не горят" — это как раз об этой записке. Она была брошена в огонь Павлом I в день смерти матери, Екатерины II, но одному из его приближённых и лично преданных, Ф.В.Ростопчину, удалось её скопировать.

А может быть, всё было совсем не так, и эта записка — фальшивка того же Ростопчина, и неповинен Алексей Орлов в смерти свергнутого царя. Ростопчин тот ещё был фантазёр, да и карьера его с приходом к власти Павла резко пошла вверх.

Во всех источниках, описывающих то время, упоминается жуткий триллер, режиссёром-постановщиком которого выступил новый царь Павел через месяц после смерти матери. Выкопав останки отца, 34 года пролежавшие в Александро-Невской Лавре, он сначала устроил коронование обоих покойников, а потом их воссоединение: из Лавры в Зимний дворец двинулась скорбная процессия с останками Петра III. Императорскую корону на вышитой золотом подушке нёс старый граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский.

В интерпретации замысла Павла по поводу Алексея Орлова авторы, в основном, единодушны: он хотел растоптать и унизить того, кого считал убийцей отца.

Может, и так. Граф Орлов-Чесменский, действительно, после этих событий уехал в Европу, но не перестал устраивать пышные празднества по поводу тезоименитства Императора, а тот не уставал благодарить его за это. Вернулся граф Орлов уже при Александре I, который к вопросам цареубийства относился снисходительно.

Никому не известно доподлинно, что произошло в душе графини Анны Алексеевны, когда она узнала о прошлом своего отца-героя, но единственная законная наследница богатейшего московского вельможи посвятила жизнь отмаливанию его грехов.

Это он, командующий средиземноморской эскадрой граф Алексей Григорьевич Орлов, в одну ночь уничтожил вражеский турецкий флот, загнав его в бухту Чесме, объяснив на долгие годы, кто хозяин на Дарданеллах.

И это тоже он — вместе с братьями вознёсший на императорский трон, по сути, самозванку, придавивший за ненадобностью её супруга, предавший и погубивший несчастную Тараканову-побродяжку...

А может быть, отмаливала Анна Алексеевна Орлова и свою душу — кто знает...

Помогли ли молитвы и огромные денежные вклады графини Орловой-Чесменской, за три года до смерти принявшей монашеский постриг под именем Агния, войти братьям-орлам в царство небесное, никому не ведомо. Посмертная же судьба их бренных останков была страшнее павловского триллера — в 1924 году их вышвырнули из братской усыпальницы в бывшем имении В.Г.Орлова Отрада и сожгли. Та же участь постигла и прах «богомудрой девицы» Анны, как её называл Фотий, — в 1930-е годы в Юрьевском монастыре под Новгородом была вскрыта их общая усыпальница.

Смерть Анны Алексеевны тоже окружена тайной: есть легенда, что её похоронили или заживо, или впавшей в летаргический сон, но это уже другая история, связанная с другим монастырём.

Яковлевский собор, возникший в середине XIX века из придела Зачатьевского храма века XVII-го, конечно, смотрелся бы как золотой зуб в челюсти милой поселянки, если бы не гениальный архитектурный приём: два собора, две эпохи, объединили одной папертью, — с колоннами, нишами, портиками, — расписанной фресками, от которых теперь остались лишь небольшие фрагменты.

А сохранившиеся фрески XVII века в Зачатьевском соборе увидеть нам не удалось, собор был закрыт. Очевидно, готовились к завтрашнему празднику, Троице, — у дверей соседнего Яковлевского собора стояли маленькие берёзки.

Монастырский двор удивил своей ухоженностью и красотой — это какие-то благоухающие райские кущи с дорожками-аллеями, пышными цветущими кустами, с цветочными клумбами, фруктовым садом и утопающей в зелени ажурной деревянной часовней над святым источником.

Ледяная вода освежила, солнце припекало, хотелось спрятаться в тень, и мы побрели в сторону монастырской стены по дорожке с лавочками. На одной из них сидела девочка лет пятнадцати, одной рукой она держала книгу, в другой у неё была пачка десятирублёвых купюр.

Я тормознула от неожиданности: девочка читала Чехова, старое издание 1960-х годов. А она, не глядя на нас, продолжая читать, произнесла:

— Десять рублей, на смотровую башню, хотите?

На смотровую площадку юго-западной башни мы поднялись по крутой лестнице и, в очередной раз в этот день, прошли по внутреннему ходу монастырской стены. Через каждые несколько метров из крытой галереи открывался восхитительный вид на монастырский двор, соборы, северные ворота — один лучше другого.

Круглые бойницы издали казались витражами — в них виднелось Неро.

Над озером, как и вчера, висели облака, и по их отражению время от времени туда-сюда носились моторные лодки. Странным показалось только, что лодки эти носятся со страшным воем — накануне на закате звуков не было. Или это мы тогда оглохли от чувств-с...

Но самый потрясающий, завораживающий вид на ростовские просторы открывается с подкупольной площадки башни — и на монастырь, и на заозёрные дали, и на низкие и пушистые, ослепительно белые облака на ярко-синем небе, и на зеркальное озеро с отражением облаков...

Отсюда же, сверху, очень хорошо виден собор Спаса-на-Песках (1603-кон. XVII в.), того единственного сооружения, перестроенного при митрополите Ионе, которое осталось от Спасо-Преображенского монастыря, основанного, по преданию, княгиней Марией, вдовой ростовского князя Василька, в XIII веке, и приписанного к Яковлевскому монастырю Екатериной II.

А вдали, между Дмитриевским и Яковлевским соборами сияли купола Кремля, расположившегося по соседству с нашей гостиницей, куда мы и потопали пешком по тихим улочкам...