— Вот придём мы сейчас на завтрак... — собиралась я съязвить, когда на следующий день длинными гостиничными коридорами шли мы в сторону ресторана.

— А его нету, — подхватил СБ.

Дело было ранним утром, сограждане ещё почивали в нумерах, смех пришлось придушить.

Завтрак в гостинице не потрясал разнообразием, зато вызывал из закромов памяти незабываемое — детский сад и пионерский лагерь: сосиски, овсянка, бутерброд с куском не то масла, не то маргарина, прикрытым толстым ломтём сыра; чай подавался в маленьких чайниках.

В этот день на стол поставили чайник, сверху накрытый тарелкой, на которой лежали бутерброды.

— Это что за такое? — обалдевши, спросила я официантку.

— Не знаю.

— Крышку от чайника не принесёте?

— А её нету.

— Как нету? Почему?

— А у нас их посетители разбивают, — отходя от столика, через плечо бросила официантка.

В этот день мы уезжали, и очень хотелось взглянуть на утренний кремль, безлюдный и беззвучный. По тропинкам между пышными клумбами гуляли жирные белые чайки, прилетевшие с озера; над озером ползали жирные серые тучи, грозившие вот-вот разрешиться от бремени; жирные дождевые капли плюхнулись на митрополичий двор, намекая: а не пора ли?!

Нам пора было двигаться в Свято-Авраамиев Богоявленский монастырь, и, почти по-хозяйски срезав дорогу через двор доброго художника, вышли мы к озеру Неро.

Вдоль живописного неухоженного берега, заросшего кустами и осокой, шла грунтовая дорога; через глубокий овраг — то ли бывшую речку, то ли тот ров, который окружал в древности земляные валы вокруг подворья митрополитов, — был перекинут небольшой мостик.

На этом мосту мы себя почувствовали самураями, перешедшими границу у реки: за мостом начинался асфальт — мы вошли на набережную городского парка.

Правда, асфальт забыл, когда его укладывали, а набережная лишь во сне могла видеть красивых дам с собачками и молодых щёголей в канотье.

Пустовал бывший причал, от которого когда-то, судя по рекламному облезлому щиту, отплывал теплоход «Ростов Великий»; не было замечено ни одного человека и в парке, через который мы прошли.

Полуразвалившаяся эстрада в стиле 1950-х годов вызвала в памяти незабвенную советскую киноклассику. Так и казалось, что сейчас выскочит на сцену артист Велюров с политическими куплетами:

"И говорит по радио товарищ Левитан:

В Москве погода ясная, а в Лондоне туман."

Да уж... Как Велюрову до Лондона, так и Ростову — до Москвы.

Кремль остался далеко позади, и улицы, тихие и по-своему уютные, поражали какой-то безысходной обветшалостью.

Падающие каменные ограды вокруг домов с мезонинами; грозящие свалиться на прохожих балконы, поросшие молодыми берёзками; заколоченные окна и двери бревенчатых домов — много-много полуразрушенных и погоревших...

Дорога резко повернула направо, и вдали показался Свято-Авраамиев Богоявленский монастырь. Это место в Ростове, возможно, самое древнее в событийном смысле, но судьба к нему не была милосердна.

Якобы в 990 году, — через два года после того как киевский князь Владимир, очарованный-околдованный византийской царевной Анной, во имя создания моногамной ячейки общества и политических выгод для, вынужден был принять крещение с именем Василий, — на берегу озера Неро, в краю чуди и мери, появился некто Авраамий.

Завоевание территорий всегда сопровождалось насаждением новой идеологии, проводником которой во все века выступала духовная власть. При этом непременно сокрушались старые идолы, а на их обломках строилось новое светлое будущее.

Вот и Авраамий, замысливший сокрушить покровителя аборигенов Велеса и заручившись поддержкой высших сил, отправился в Царьград-Константинополь — «в дом» Иоанна Богослова, за благословением.

Дорога предстояла дальняя, однако, богоугодные дела не терпят промедления: не успел Авраамий дойти до речки Ишня (где позже монахи Авраамиева монастыря держали перевоз и построили деревянную церковь), как сам Иоанн Богослов встал у него на пути.

Место встречи, судя по всему, было заболоченным, поскольку в качестве орудия религиозного просвещения вручил Иоанн Авраамию камышовую трость. Этой-то тростью и был сокрушён Велес.

«Стена, да гнилая: ткни — и развалится», — было сказано спустя 900 лет ещё одним проповедником очередной новой веры.

Совсем не хотелось бы кощунствовать. А куда от ассоциаций деваться?!

А дальше события развивались по хорошо знакомому нам плану: на месте разрушенного идола был построен храм Богоявления, и "монахи собрав, бысть им наставник и сотвори обитель общею"  — возник монастырь. Через двести лет, в 1210 году были обретены мощи Авраамия, его причислили к лику святых, и все годы-века рядом с мощами находилась та самая трость.

Снова прошли века, опять понадобилось сразить очередную вражью силу — явился в монастырь Иоанн Грозный, забрал трость камышовую и на Казань поскакал.

Казань пала. Падение ознаменовалось небывалым подъёмом в области церковного строительства — во многих городах русского царства, как грибы после летнего дождя, вырастали церкви «на взятие Казани». И в Ростове, в Авраамиевом Богоявленском монастыре, якобы по повелению Ивана Грозного на месте древнего деревянного храма был заложен каменный собор (1555 г.) Богоявления.

В середине XVII века настоятелем монастыря был назначен Иона Сысоевич. Характерный «ионинский» стиль возникнет много лет спустя, а пока он строит здесь вторую каменную церковь — Введенскую (1650 г.), типичный однокупольный храм-трапезную.

Третий храм, Никольский (1691 г.), был построен уже после смерти митрополита Ионы, в стиле надвратных церквей Митрополичьего двора — с двумя башнями по бокам ворот. Позже церковь перестроили, возвели высокую колокольню (1826-1837) и надстроили классический фасад с колоннами и портиком.

Вот эту последнюю постройку в «ионинском» стиле и видит сегодня путник, идущий по безлюдной дороге мимо бывшей фабрики с отвалившимися буквами на решётке главных ворот.

Невысокие круглые башенки и Святые врата с колокольней — восстановленные, отреставрированные — сияют белизной и новизной, и тем сильнее контраст с ужасающим запустением остальной территории.

В советское время здесь, в храмах монастыря, размещались зернохранилище, детский сад, медвытрезвитель, санаторий, воинская часть — к 1990-м годам бывшая обитель лежала в руинах. Несколько лет назад, в 2004 году, началось возрождение женского Авраамиева Богоявленского монастыря и его восстановление, только справится ли монастырь с этой задачей собственными силами — неведомо.

Ровесник и своеобразная копия московского храма Покрова (Василия Блаженного) Богоявленский храм — многокупольный, с разнообразными по форме и величине приделами — красив даже в частично восстановленном виде, хотя последовательность работ вызывает изумление: новенькие колокольня, барабаны, куполá и шатры вперемешку с изуродованным, будто кровавым, месивом церковных стен.

А у алтарной части церкви сохранился некрополь с торчащими в беспорядке крестами и надгробиями — с жалобным криком носятся над ними чайки с озера, ещё сильнее нагнетая мрачное ощущение от увиденного.

Мы поднялись в Никольский храм. Служба там уже окончилась, пол был устлан мягким ковром из свежих зелёных ветвей, одна монахиня сидела за прилавком, другая гасила свечи — запах ладана и нежных берёзовых листьев разливался в день Троицы в тихом и скромном храме сáмого древнего ростовского монастыря...

Туристов здесь практически не бывает — неухоженная территория глаз не радует, да и расположен монастырь далеко от ростовской цивилизации. Кроме нас там в это время находилась небольшая группа приезжей молодёжи с экскурсоводом во главе, который заученно-вдохновенно рассказывал о прошлых и нынешних тяготах монастыря, изредка вставляя «джинсý», как ему казалось, — очень тонко и ненавязчиво.

Прислушавшись к монологу экскурсовода, я обрадовалась: он сотрудник Ростовского музея, вот у кого я поинтересуюсь, как же они, музейщики, довели до жутчайшего состояния Успенский собор в кремле.

Из-под очков брошен был на меня раздражённый взор, после чего последовала лекция о трудностях становления советской власти, о правах хозяйствующих субъектов и прочая, прочая, прочая...

А я чего ожидала? Что товарищ из музея со слезами на глазах будет каяться и бить себя пяткой в грудь? Ни боли, ни сожаления, ни причастности не было в глазах и словах музейного товарища — сплошная корпоративная этика.

Эта попытка диалога с небольшим, но официальным лицом города стала вполне закономерной точкой в моём внутреннем диалоге — я как будто ждала именно такой реакции, я даже знала, что отвечу ему словами Е.Голубинского, которые прочитала перед поездкой в Ростов и которые не покидали меня все эти дни:

Ничего не сказала Золотая рыбка...

Обед был запланирован в «Трапезной палате», в кремле, что было вполне логично: приехать в Ростов и не откушать в том зале, где Иван Грозный скомандовал "Танцуют все!", было бы нелогично.

И нестрашно, что этот зал никогда не был царским, и неважно, что фильм снимался не здесь, а в павильонах «Мосфильма»!

Как родных встретила нас в дверях ресторана вылитая жена Бунши — с синими веками по моде конца 1960-х; тихо и ненавязчиво доносилась откуда-то музыка из фильма про Ивана Васильевича, а стол ломился от царских разносолов.

Ресторан был полупустой. Продлённый государственный праздник заканчивался, через несколько часов разъедутся гости славного Ростова по домам, и жизнь замрёт на неделю, чтобы вновь встрепенуться перед следующими выходными. Чем-то это напомнило сюжет другого гениального фильма, в котором маленький городок оживал в те несколько минут, когда мимо него проносился без остановки поезд из другой жизни...

Вышли мы из ресторана и ахнули: пока мы там сидели, небеса таки разверзлись, ливень прошёл неслабый, умыв и траву, и деревья, и озеро — всё вокруг.

Очумев от красок, мы долго стояли на берегу, смотрели на залитый солнцем Спасо-Яковлевский монастырь, на пожелтевшую гладь Неро, на уплывающий от берега белоснежный катер...

Швырнули по монетке, помахали рукой проносящейся мимо моторной лодке — и отправились восвояси.

Едем мы в такси на вокзал, я и говорю СБ:

— Представляешь, приедем сейчас, а поезда нету...

— Хуже если поезд есть, а рельсов нету, — парировал СБ.

Вокзал был забит стоящими пассажирами — присесть, понятное дело, было негде.

Согласно расписанию, до отхода поезда оставалось минут десять, когда тётя по громкоговорителю объявила:

— Поезд на Москву задерживается на неопределённое время. Поездá на Ярославль не ходят по технической причине.

Захохотавшая парочка обратила на себя внимание, но ненадолго — народ начал нервничать и потянулся к окну с надписью «Справочная». Задние напирали на передних, те безрезультатно склоняли головы к отверстию стеклянной перегородки: тётя ничего не знала, тоже стала нервничать и — шварк! — захлопнула дверцу окна.

«Её надо лаской», — вспомнилось мне про хрюшу из фильма о счастливом пионерском детстве.

Улыбалась я тёте долго, чуть скулы не свело, — окно отворилось.

— Пóезда на Москву нету, — сурово проговорило официальное лицо.

— Это я понимаю. А он где вообще?

— Застрял между Ростовом и Ярославлем.

— Вы уверены? А из Ярославля он выехал?

— А как же?!

— А застрял он почему?

— Так ливень же был!

СБ такая информация не понравилась, он уже готов был договариваться с таксистами.

— Вот она, твоя мечта паразита: "Отдохну, поеду как все..." — ворчала я на Ненаглядного.

Первый поезд мимо станции прошёл минут через сорок. Перед этим по вокзалу раздалось:

— ... прибывает поезд Москва-Чита.

— А где таблички на вагонах с маршрутом? — поинтересовалась я автоматически.

— А их нету, — устало объяснил мне СБ.

Поезд Ярославль-Москва, застрявший на залитых летним ливнем путях, в конце концов подплыл к перрону славного города Ростова, загрузил в свои вагоны уставших москвичей и ростовчан и повёз их, полусонных, всё дальше и дальше от засыпающего города...