Последний машино-день решено было провести в сказочном месте — на светло-жёлтом песке у Сердечного острова, на пляже лучшего в мире, как говорят, таймшерного комплекса Anfi del Mar.

Дорога шла вдоль океана, и её можно было бы назвать пустынной, если бы опять впереди машины не маячила "группа в полосатых купальниках", будто сговорившаяся испытывать автосопутников на толерантность к братьям нашим меньшим, двухколёсным.

А вообще им казалось, что по Гран Канарии кроме них и велосипедистов никто больше и не ездил. Что радовало и удивляло, вызывая из дремучих дебрей памяти совершенно идиотское песенное недоумение: "Это небо, это море... Неужели это мне одной?!"

Всё ЭТО было ИМ, двоим, — и канарское небо, цвета морской волны, и океан, похожий на тихий морской залив, и горы, похожие на залежи плюшевых игрушек.

И ехали они на пляж, похожий своей искусственной красивостью на пляж уже виденный...

Изумрудная бухта Anfi del Mar радостно приняла СБ, проплывшего туда-сюда скорее из принципа, чем от большой любви к водным процедурам, и через несколько минут обиженно выплюнула его, теплолюбивого, на берег, к ногам Греты, шлёпавшим по изумительного цвета песку. Песок менял цвет как хамелеон: у кромки воды он казался почти белым, на пляже под солнечными лучами — ярко-жёлтым.

Отдыхающих на пляже было мало — на мелководье плескались малыши, их беспечные молодые мамаши возлежали на песке, досыпая вчерашнее, а редкие особи мужеского полу время от времени ныряли в океан. И тишина...

Каково же было удивление Греты, когда мимо них прошёл толстяк с мобильником, орущий на до боли родном языке:

— Грузи, ё..., чтоб ты, ... , завтра же, ..., отправил...

Это были первые русские слова, услышанные на острове: вот, стало быть, где кучкуются "наши", не устающие постоянно что-то куда-то грузить.

Солнце припекало, и, обсохнув и изобразив на лице безоговорочную принадлежность к таймшеру, они пошли по вымощенной тропинке наверх, догадываясь, что таким образом можно выйти к елозящим по фасаду комплекса лифтам, чтобы подняться на самый верх и увидеть Сердечный остров...

Тропинка, круто изгибаясь и устремляясь прямо в синее небо, утопала в цветах, пальмах и кустах, из зарослей которых вдруг грациозно выползла очередная чёрная котяра с зелёными глазами.

Все кошки, которые встретились им на Гран Канарии, были жгуче-чёрного цвета, с глазами размером в российский рубль.

— Клонируют их здесь, что ли, — обалдел СБ.

А внизу лежал похожий на Тересистас, утыканный пальмами, белый пляж, серебрился на солнце океан, и с каждым шагом наверх всё отчётливее становился абрис острова-сердечка — признание в любви владельца комплекса своей жене.

Тропинка привела к площадке с лифтом, у двери которого было пришпилено объявление, согласно которому пользоваться лифтом могут только члены клубов.

— Отступать некуда: позади Москва, — сказали они себе, обнаружив напротив лифта некую художественную сборную солянку с родным храмом Василия Блаженного в центре.

И поехали наверх.

Из стеклянной трубы-лифта открывался потрясающий вид на бухту, и, доехав до самого верхнего этажа на этом участке, они отправились на поиски следующего лифта, который и привёз их, можно сказать, на крышу, откуда весь комплекс — как на блюдечке с голубой каёмочкой...

А спустившись на первый этаж, в одном из отсеков для лифта они уткнулись в портрет бывшего владельца этого комплекса. Седовласый красавец Бьорн Линг  (Bjorn Lyng) восседал в собачьем кресле, как на троне, а вместо любимой жены рядом был совсем иной друг человека.

Лучшего места для портрета, похоже, не нашлось. Хотя, с другой стороны, спасибо, что не выбросили вообще.

Ещё ниже, в подземелье, располагается торговый комплекс, где на одной из дверей Грета увидела объявление, вызвавшее у неё хихиканье, непонятное для проходящих мимо иностранцев.

"Магазин откроется, конечно, но позже".

Почти как у нас: "Буду через 10 минут".

Над каналом, где стаями роятся перекормленные рыбины, переброшен изящный мостик, с которого виден и комплекс, и порт с яхтами, и остров, где стоит памятник основателю, почему-то отвернувшемуся от своего детища.

И от памятника этого повеяло чем-то сильно "нашим" — вылитый бюст члена ЦК КПСС у кремлёвской стены.

А с острова — не то парка, не то пляжа — открывался изумительный вид и на весь этот шикарный муравейник, и на блистающий океан, и на соседнюю Паталаваку, и на скалу, за которой спрятался Arguineguin, куда и отправились оголодавшие путники...

Очень красивая дорога после Паталаваки, прямо над синющим океаном, превращается в набережную-променад, свернув с которой в сторону центра города, они раз пять проехали по центральным улочкам, абсолютно свободным от праздношатающейся публики, прежде чем нашли скважину для машины.

Время было обеденное, и в поисках приятного местечка для трапезы путники двинулись в сторону океана, на набережную, — самую, пожалуй, очаровательную из всех, что они видели на острове.

Набережная состояла из череды кафе и ресторанчиков — с видом на небольшой причал с яхтами и на синюю даль горизонта.

На одном из изгибов набережной, на скале, они ахнули:

— Ла Калета!

Ресторан назывался Los Pescaitos, — почти как тогда, на Тенерифе, — и им очень не хотелось разочаровываться в этом очередном дежа вю.

И в ожидании заказа всё радовало глаз: и океан со снующими время от времени яхтами, и далёкая Паталавака, и крыши Анфи-дель-Мар, по которым они только что гуляли, и естественный бассейн прямо под рестораном, о каменное ограждение которого бились волны на радость плещущимся там купальщикам...

Это была самая вкусная трапеза на острове — суп из моргадов и рыбное блюдо размером в половину стола. И очень кстати пришлось миниатюрное мороженое, — презент от заведения, — которое принесли вместе со счётом.

Не в силах даже выгулять съеденное, выйдя на набережную, они плюхнулись на первую же лавку под пальмой и, поглаживая животы, как объевшийся и окосевший жирный мышь, увиденный ими у выхода из ресторана, молча слушали океан, шуршащий по чёрному песку в лакунах застывшей лавы...

— А в Москве снег идёт, между прочим, — вспомнилось зачем-то СБ.

— Не спеши, — тихо ответила Грета.

И в ворчании волн уже слышалось:

— Пора в дорогу, старина, подъём пропет...

И заламывала руки вечнозелёная Пенелопа на берегу:

— А напоследок я скажу: прощай...

И в указующем персте Колумба читалось только одно:

— Дорóгой длинною, да ночкой лунною...

Да и квартет Divo вечером, на "красной площади" отеля, немилосердно заголосил шлягер из репертуара дуэта Коли Баскина и Максима Галкова — "... улетай, улетай в путь дорогу..."